Тимофеев неожиданно подскакивает, словно его током снизу прошибло.
— А можно и я с ним, товарищ подполковник, с Константин Санычем?
Дирижёр с опаской отстраняется, и решительно отказывает гроссмейстеру.
— Ни в коем случае… Мы ж не доиграли, и вообще… Старшина и один справится. Не маленький. Смирнова только пусть с собой возьмёт… — кивает старшине. — Возьмите, Константин Саныч, Смирнова, а то вас, там, эти шведы, одного в магазине не поймут… Да, кстати, вернётесь, Константин Саныч, зайдите… Тимофеев хочет с вами партеечку — другую в шахматы сгонять…
Тимофеев в ужасе ахает: — Я?!
— Да! — спокойно заявляет дирижёр, вновь утыкаясь носом в замершие на доске фигуры. — Сам же говорил, что тебе нужен сильный противник. А старшина… как раз… Ка-ак ра-а-аз. — Уже издалека, из глубин шахматных комбинаций, доносится его «неземной», соревновательный голос. — Он — не то что я, он… видел… как… сам… Каспаров… с… компьютером… играл… сам! Каспаров! О-о-о… Кое чему там, в общем… научился, говорит, интересному. Так — нет, товарищ старший прапорщик?
— Ну… я… в общем… — мнётся Константин Саныч, на это он, конечно, не рассчитывал, не предполагал даже, не успел уйти просто, но под требовательным командирским взглядом подполковника вполне определённо заканчивает. — Так точно!
— Вот видишь? — указывает подполковник Тимофееву. — А ты говоришь фланги. Фланги у нас прикрыты… При-кры-ы-ыты… Так что ходи. Твой ход… Нет, — сам себя торопливо обрывает. — Я вспомнил, мой сейчас ход, мо-ой. Значит, мы… к вам… та-ак… пойдём…
Смирнов, надев тёмные в пол-лица очки, скрытно вёл старшину к отелю «Шаратон» легко и уверенно, словно жил здесь. И всё же, как не прятал лицо Санька, их узнавали. Да и как не узнать: молодых, красивых, не местных. К тому же, замечательно талантливых и знаменитых. Русских. На них оглядывались, им улыбались, нацеливались объективами фотоаппаратов и кинокамер. Старшина почти не обращал на это внимания, почти привык уже, он другому удивлялся, как это Смирнов свободно здесь ориентируется? Старшина-то бы сам давно уже заблудился. Так бы и получилось. Из окна своего «Хилтона» он и не предполагал, что его условная прямая диагональ, на самом деле окажется извилистой и запутанной кривой. Главное, длинной. Сплошь состоящую из перекрёстков, пешеходных переходов, поворотов, проходов до угла, следующего перехода, снова поворота, и… Хорошо, Смирнов ориентировался. Важно было только не отстать, и, главное, не одному потом возвращаться. На это старшина и нацелился, держался за это…
Отель открылся празднично и торжественно… Старшина попытался было взглядом охватить чопорную многоэтажную — в поднебесье уходящую, — празднично-стеклянную махину, его экстерьер, но споткнулся. Едва фуражку поймал, дальше нёс в руках. Миновав суету подъезжающих — отъезжающих авто, автобусов и немногочисленный, но вальяжно настроенный и шикарно одетый народ, вместе и отдельно от чемоданов, сумок, и кейсов… И разного «фасона» иностранных дамочек, блиставших дорогими украшениями — где это на них возможно… И белоснежными зубами в непременных улыбках, правда, отстранённо-защитных улыбках, музыканты это уже знали: не подходи, не надо! Миновали и услужливый гостиный люд, встречающий и провожающий гостей и проживающих, и широкие входные двери. Прошли через большой, богато украшенный холл, подошли к стойке «ресепшен», где — это, и старшина без перевода понимал, находился нужный им человек — администратор, по нашему.
Константин Саныч, старший прапорщик российского военно-духового оркестра, не мешал Смирнову с иностранцем по ихнему «балакать». Руки за спину, два шага туда, два шага обратно, прохаживаясь, неспешно оглядывался. С намеренно «постным» лицом осматривал внутреннее шикарно оформленное убранство приёмного помещения, ловил на себе любопытные улыбчивые взгляды как служащих, так и некоторых посетителей… Был он серьёзен и не улыбчив — не вообще, а из вредности. А вот, пусть капиталисты-туристы знают: народ мы серьёзный, просто так улыбками не разбрасываемся, и вообще, «видчипитысь вид нас». Смирнов в это время разговаривал с улыбчивым администратором. Старшина не понимал языка, но жесты, которыми сопровождал ответы администратор, краем глаза улавливал. И любезность, и уважение, и удивление, и почтение, и сожаление, и…
Смирнов закончил разговор, но за стойкой возникли три восторженные девушки, в служебной одежде, с эмблемой отеля, задержали Саньку: пришлось подарить им свои автографы на рекламных проспектах «Шаратона», потом он повернулся к старшине.
— Ну, где она? — нетерпеливо воскликнул тот. — Ну!
— Она куда-то уехала.
— Как уехала?
— Они не знают, — Смирнов огорченно развёл руками. Сделал он это так же, как и администратор до этого. — Но, говорят, Стив Гладстон, её друг, здесь… Ещё здесь, — поправился Санька. — Куда же она могла уехать? Зачем? Почему? Не понимаю.
Это вопрос. Большой, и в непонятной тональности.
Возникла проблема. «Пустыми» им возвращаться было нельзя. Не поймут. Тем более Тимофеев. И старшина и Санька хорошо помнили его умоляющий взгляд. Понимали, ни ребёнка, ни бедную зверюшку, тем более Тимоху, таким, каким он был теперь, обидеть они не могут, и не смогут! Это было бы фактически убийством. Или покушением на… это самое. Ну не подонки же они на самом деле… Не бандюки-бандосы, слава Богу, а музыканты. Национальное достояние, как все здесь говорят, и пишут. Достояние! Правда они и раньше об этом знали, а теперь-то уж, извините, само собой, — убедились! К тому же, старшина отлично помнил свою вину перед Тимофеевым. Занозой она в душе сидела. Он ведь, например, в свой номер мог тогда запросто за деньгами сбегать, это не очень далеко, ещё каких денег русским девушкам принести, но не сделал этого… И не жадность тогда старшину остановила, а обстоятельства. Не убежала бы Гейл, он бы, может, и сбегал… Вроде даже подумал тогда, кажется, но… Что уж теперь! Проехали. Но вину свою старшина чувствовал. Руки поэтому сейчас опускать не хотел.
— Подожди, а вещи? — догадливо воскликнул он.
Санька пожал плечами.
— Говорят, утром сдала номер.
— Утром! А чего это? Может, деньги у неё кончились? — предположил самое худшее старшина.
Санька фыркнул. Константин Саныч правильно понял усмешку, смутился. Да, говорил его вид, согласен, я пошутил, шутка!
— А Стив этот где? В номере? — вновь вскинулся он. — Ты узнал номер, узнал?
— Да нет. Говорят он в баре с утра сидит…
— В баре? В каком это баре? Это где, здесь? Здесь? Так что же мы стоим? Пошли к нему. Узнаем сейчас, где наша Гейл, узнаем!
На Санькин вопрос: «В каком баре может быть мистер Гладстон?», администратор уверенно указал рукой.
А вот сэр, мистер Стив Гладстон-младший, совсем неуверенно уже протягивал руку за следующей рюмкой водки. Ещё как-то удачно для себя преодолевал усиливающееся сопротивление бармена. Бармен не отходил уже от клиента. Опасался за него. Не только видел в каком состоянии человек находится, но и знал его. Не лично, конечно, — смешно бы было! — по первым страницам ряда американских и шведских журналов и светской хроники.
