Рамон с силой сцепил пальцы в замок. Что ж, он поедет; пора привыкнуть, что его сердце – иначе не скажешь! – постоянно поджаривают на медленном огне! Ему было вдвойне тяжело, потому что отчужденность и нелюдимость давно стали чертами его характера. Лишь Катарине удалось пробить брешь в этой броне своей любовью и нежностью. Рамон не сумел залечить эту рану, она мешала ему работать, жить, не давала вздохнуть полной грудью. Он тихо угасал, потому что не ведал истинной цели: душа и сердце рвались к Катарине, но долг и судьба навсегда приковали его к монастырю.
Глава IV
Когда ужин закончился, Эрнан предложил выйти в сад, и Рамон согласился. После совместных застолий, когда Катарина сидела так близко, что он мог коснуться ее рукой, Рамон чувствовал себя разбитым и больным, он изнемогал под бременем печали. Острые приступы горя сменялись отупением, он не мог ни есть, ни работать, ни спать.
Он упрямо совершал все привычные действия, но при этом чувствовал себя мертвым. Он без конца размышлял о своем ничтожестве, об обмане, в который поневоле вводил окружающих.
Стволы деревьев блестели в вечернем свете, словно перламутровые, повсюду раскинулись ослепительно-белые или нежно-розовые шатры цветущих крон, а сквозь них, как сквозь тонкое кружево, проглядывало меркнущее небо.
– Я благодарен тебе, Рамон, – с воодушевлением начал Эрнан, нарушая тишину. – Ты спас меня не только от допросов и пыток, но и, что самое главное, – от позора. Да что меня – всю нашу семью!
– Какое у тебя ко мне дело? – нетерпеливо произнес Рамон.
– Ты не скучаешь по Испании? – спросил старший брат. – Ты больше двадцати лет прожил в Мадриде. Это у меня никогда не было настоящей родины.
Рамон чуть заметно усмехнулся и пожал плечами. Ему с детства внушали мысль о том, что религия заменяет собой и родину, и семью. Его учили смотреть только вниз, в землю, или вверх, в небо, а если ему случалось взглянуть прямо, то он чаще всего видел голую стену кельи или разукрашенный золотом алтарь.
Он коротко ответил:
– Не скучаю.
– А я все думаю о том, – сказал Эрнан, – что, пожалуй, мне нужно съездить и повидаться с матушкой. Ты тоже мог бы поехать.
– Это исключено, – быстро произнес Рамон, – дела аббатства не позволяют мне отлучаться надолго.
Эрнан замолчал. Разумеется, он сделал свои выводы. Если он сам охотно и много говорил об отце, то Рамон отвечал на вопросы о матери уклончиво и односложно.
– Так ты и мне не советуешь ехать?
– Почему нет? Только напиши ей сначала.
– Напишу! – упрямо заявил Эрнан и, подумав, прибавил: – Вижу, тебе досталось от матушки… за нас двоих. Наверное, тяжело быть священником?
– Не тяжелее, чем испытывать любую другую судьбу, – сухо ответил Рамон.
– Может, и так. Признаться, мой, вернее, наш с тобой отец был невысокого мнения о священнослужителях. Все эти обеты… Полагаю, для тебя не секрет, что в народе ходят слухи, будто на свете нет ни одного священника, который бы их не нарушил!
Рамона охватили растерянность и что-то похожее на злобу. Все оборачивалось против него! Он сам виноват в том, что вынужден выслушивать подобные речи!
– Конечно, такое случается. Священники тоже люди, а человеческая жизнь – это искушение. Есть грешники, но есть и праведники. Нельзя одинаково судить обо всех.
– А ты? – вдруг сказал Эрнан. – Тебе тридцать лет, неужели ты ни разу не испытал женской ласки?
Солнце опускалось за горизонт, и пурпурный свет заката лег на лицо Рамона, потому Эрнан не заметил, как щеки его собеседника опалила волна внутреннего жара.
– Об этом я могу говорить только с Господом, – твердо произнес Рамон.
– И все же… Что-то мне не верится, чтобы ты…
Эрнан замолчал, глядя на брата с пронзительным любопытством, и Рамон разом лишился опоры. Что он имеет в виду? А если он о чем-то догадался?!
– Нет, – быстро произнес он, – у меня никогда не было женщины.
«Это был сон, просто сон», – добавил он про себя.
– Но ведь у тебя наверняка возникали и возникают определенные желания? И тебе приходится их подавлять.
– Это образ жизни.
Эрнан рассмеялся.
– Если бы ты не был священником, то наверняка пользовался бы успехом у женщин.
Рамон снова вспыхнул. Эрнан говорил бездумно и беззлобно, он просто болтал, но Рамон не мог отделаться от ощущения, что его осыпают ударами.
– Почему ты так думаешь?
– В тебе есть изящество, изысканность, отрешенность. Женщинам это нравится.
По губам Рамона скользнула усмешка.
– Говорят, мы с тобой похожи?
Эрнан беспечно пожал плечами.
– Внешне, наверное, да, а в остальном мы, конечно, разные. У меня никогда не было проблем с женщинами. Разве что с Катариной.
– С Катариной? – Голос Рамона дрогнул. – Какие могут быть проблемы с Катариной? По-моему, твоя супруга добродетельна и скромна. Именно она помогла тебе выйти из застенков инквизиции.
Лицо Эрнана было сосредоточенным и серьезным, его мысли блуждали где-то далеко.
– Да, это так, – медленно произнес он, – и все же иногда я не могу ее понять. О чем она думает? Чего хочет на самом деле?
«Разве это так важно для тебя? По-моему, достаточно того, что она рожает тебе детей!» – чуть было не выкрикнул Рамон.
– Ты хочешь, чтобы Катарина тоже поехала с тобой в Мадрид? – пытаясь успокоиться, он произнес первое, что пришло на ум.
– Разумеется. И моя дочь. Ты священник, у тебя не будет детей, и, наверное, сеньора Хинеса обрадуется тому, что у нее есть внучка.
– Внучка? У тебя две дочери.
Эрнан замялся. Он нахмурился, и взгляд его темных глаз стал тяжелым и жестким.
– Видишь ли… Это наша семейная тайна. Катарина просила меня не говорить тебе правду. Но ты мой брат, да к тому же священник, так что имеешь право знать. В общем, Исабель не моя дочь.
– То есть как? Разве она не похожа на тебя?
Эрнан усмехнулся.
– Все так говорят. Но это ничего не значит. В нашу первую ночь я понял, что Катарина уже была с другим мужчиной. А вскоре мне пришлось узнать, что она еще и беременна.
Рамон с трудом сдерживался, чтобы не закрыть лицо руками. Он сполна ощутил, какой безграничной властью обладает судьба. Сейчас он был подобен ночной птице, внезапно выброшенной на дневной свет. Он с трудом нашел в себе силы спросить:
– Что она сказала?
– Что ее обесчестил какой-то незнакомец. Ты не представляешь, как несладко мне пришлось! Разумеется, люди говорили, что я спал с Катариной задолго до свадьбы, что я соблазнил ее, дабы ее отец дал согласие на наш брак. Словом, я угодил в ловушку и мне ничего не оставалось, как узаконить этого ребенка.
