Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
Похоже на то, что он прошел через все тогдашние, как бы сейчас в России сказали, «приколы и прибамбасы». Покуривал марихуану, хотя и «не затягивался», как он утверждает во время своих предвыборных кампаний. Вот, кстати, еще один повод для усердия прокурору Старру и его ищейкам: доказать, что затягивался, поставить под присягу с рукой на Библии, заставить соврать! Затягивался, затягивался «Слик Уилли», балдел, кружилась у него головка, видел он «небо в алмазах», торчал от ритмов «Jesus Christ Super Star», просовывал башку за ширмы благопристойного пространства!
Сачканул от призыва в армию и отправки во Вьетнам. Мне кажется, что сделал он это не от страха, но от приверженности к тогдашней идеологии «детей цветов» с их всеобъемлющим лозунгом «make love, not war!». Общеизвестно, как сильно потряс тогда этот призыв устои пуританского общества, и Билл по всей вероятности был далеко не последним из сотрясателей, о нет, далеко не последним. Он «делал любовь», и любовь «делала его» таким, каким он впоследствии и остался, несмотря на бурную политическую карьеру зрелых лет. В принципе, он вообще так до конца и не созрел, во всяком случае в своих романтических устремлениях.
Следует также иметь в виду, что он был джазовым музыкантом. Знатоки, и прежде всего в моем случае Алексей Козлов, который встречался с президентом на джем-сэйшн в американском посольстве, говорят, что клинтоновский сакс звучит почти на профессиональном уровне. Джазист, как известно, смотрит на девушку как на «чувиху», то есть веселую подружку музыканта. Меньше всего в момент увлечения его беспокоят нравственные устои. Эта хиппово-лабушная незрелость чувств и неосторожность движений в конечном счете и навлекла на этого странного президента общеизвестные теперь «цоресы» в мире притаившихся вокруг преппи, или, как я их когда-то называл в романе «Остров Крым», «мобил-дробилов», то есть зубрил-мучеников.
Мой добрый приятель, бывший московский корр и писатель Дэвид Саттер[337]в те далекие времена учился с ним в Оксфордском университете. Билла все любили на курсе, вспоминает он. Политической хитрости тогда у него не было и в помине. Очень способный и непосредственный увалень из Арканзаса. Девушки считали его неотразимым.
В принципе, Уильям Джефферсон Клинтон прошел по всей леволиберальной повестке дня. Он был в движении за ядерное разоружение. Ну, уж во всяком случае, носил на свитере «птичку-стрелку». Он выступал против дискриминации «сексуальных меньшинств», хоть сам всегда и стремился к большинству, больше того – к голове большинства. Нечего и говорить о том, что он всегда и повсюду был органически чужд и враждебен расизму во всех, даже самых малейших проявлениях. Недаром иные афроамериканцы называют его сейчас первым черным президентом США. Аллегорически, конечно, все ведь знают, что он белее белого слона. Он никогда не был коммунистом, но и в буржуазии никогда не находил никакого «скрытого шарма». Это сейчас он помахивает палочкой на буржуазных полях гольфа, молодость же его проецируется для меня в тесных, забитых фрондерами клубах вроде Middle Earth возле рынка Ковент-Гарден 1968 года. И в этом мире процветала ярче всех прочих цветов любовь того незабываемого ренессанса – открытая, манящая и откровенная даже до некоторой противности.
Это был как раз тот мир, который с трепетом подкожным ненавидели молодые консерваторы, будущие столпы нынешней республиканской партии США. Сей мир казался им источником инфекции и деструкции, который когда-нибудь высосет весь кислород из неба родины, развалит весь фундамент федерализма и демократии. Сейчас, когда я вижу этих постаревших законодателей на экране телевизора, Ньюта Гингрича, Боба Ливингстона и Генри Хайда, меня не оставляет ощущение, что передо мной плантаторы прошлого века. Наследственная их мораль во всяком случае не претерпела изменений со времен она: крепкая родина, крепкий закон, крепкая кастовая религия, крепкие семейные ценности. Юношеская чистая любовь приводит к таинствам брака, к дальнейшему разрастанию генеалогического древа, что шумит своими ветвями во славу рода и во имя укрепления здравого смысла отцов-основателей.
Кто в конце концов может подвергнуть сомнению эту концепцию, тем более что она скреплена конституцией великой демократии с ее постулатами личных свобод, защиты личности и стремления к счастью? Никто, и уж тем более не леволиберальная сволота в ее декадентских эскападах.
В 1994 году «Великая Старая Партия» впервые за долгие годы завоевала солидное большинство в конгрессе и сенате. Страна, казалось, повернула вправо. Гингрич с трибуны спикера объявил о начале «революции республиканцев». Все тогда думали, что же нам принесет эта революция, какие грандиозные преобразования, какую феноменальную очистку воздуха? И вот теперь мы получили ответ: целью революции оказалось разоблачение сексуальных приключений президента-демократа, средствами революции оказались внедрения подсадных уток, стукачек с микрофонами в лифчиках, выкручивание рук и шельмование вольных и невольных свидетелей злополучной любовной истории.
В ходе развития скандала оказалось, что и сами носители чистоты и здравого смысла оказались не очень чисты и не очень здравы. В полном соответствии с традициями прежних плантаторов, приглашавших к себе рабынь, нынешние заводили себе содержанок и наложниц в стороне от святого семейного очага. С грандиознейшей вонью перед изумленным населением открылось грандиозное, как все в Америке, лицемерие.
Девушкам по имени Моника свойственны романтические головокружения. Я знаю об этом из собственного опыта[338], столетней, впрочем, давности. К счастью, не все Моники попадают в сферу интересов спецслужб. Нашей нынешней всеобщей героине (или антигероине) не повезло (или повезло): влюбившись в лабуха Билла, она вляпалась в самое пекло.
Во всей этой истории есть один любопытный аспект. Из всех участников драмы мужского пола только один оказался джентльменом. Это врунишка Билл, президент Соединенных Штатов. В принципе, ему не следовало врать. Ему следовало твердо сказать своим мучителям: джентльмены таких вопросов не задают, джентльмены на такие вопросы не отвечают. И все-таки, соврав, он пытался защитить не только свою репутацию, но и честь двух женщин, мать своего единственного ребенка мраморную Хиллари и взбалмошную, кремовую с вишнями Монику. Во всяком случае, никто не может опровергнуть такую интерпретацию его поступка. Безнравственный хиппи оказался рыцарем среди улюлюкающих высокоморальных, а на самом-то деле таких лицемерных преппи; таков парадоксальный итог всей этой истории.
Родина «мыльных опер» дошла до апогея в развитии своего любимого жанра. Каноны мещанского «дневного телевидения» задавали тон судьям этого процесса. «А судьи кто? – За древностию лет / К свободной жизни их вражда непримирима… Всегда готовые к журьбе, / Поют всё песнь одну и ту же…» В принципе, они апеллировали не к мыслящему демосу, а к бессмысленному охлосу, полагая, что он уже созрел и составил псевдопуританское большинство. Оказалось, что и в этом прокололись: 70 процентов адресата посылают их подальше. Но что толку – дело сделано, грязь размазана.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
