– Обещаю, – прошептала Махелт.
Это было выше ее сил, и она сбежала, как только позволили приличия. Оказавшись в своей комнате, Махелт отослала слуг, задернула полог кровати и как следует выплакалась. В каком-то из сундуков лежит котта Роджера. Неужели ей придется хранить ее до конца своих дней как предмет поклонения, воображая, будто ее сын сам расправляет складки ткани? А что случилось с памятками ее собственного недолгого детства? Всхлипывая, Махелт подошла к деревянному сундуку в углу комнаты и откинула крышку. Под сложенными сорочками, пересыпанными лавандой, под старыми рукавицами для соколиной охоты, костяными коньками, обрывками ткани и кожи лежал голубой шерстяной мешочек с завязками из белого шелка. Махелт достала его из сундука, растянула шнурок и достала poupées[34], с которыми играла в детстве: маленькие деревянные колышки, вырезанные в форме человеческих фигур и одетые так, как одевались члены ее семьи. Мужчина в зелено-желтом сюрко с изысканным красным львом, вышитым на груди, в плаще с меховой подкладкой. Женщина с толстыми золотистыми косами из желтого шелка. Дети… Четыре ее брата, сама она и три ее сестры. На этом все. Ни Анселя, ни Джоанны, потому что они еще не родились. Ни следа ее самой в подвенечном платье, ни Гуго, ни Иды, ни Роджера, Гуго или Изабеллы. Их история не была здесь вырезана.
За окном раздался стук копыт во дворе и мужские голоса. Махелт вытерла глаза рукавом, поспешно вернула poupées в их тряпичный домик и, выглянув в открытые ставни, увидела, как рыцари и солдаты спешиваются в клубах летней пыли.
– Мама, мама! – Роджер ворвался в комнату вне себя от возбуждения, его лицо пылало. Затем он остановился и чуть нахмурился, как будто что-то вспомнил. Мальчик медленно вытянул свой деревянный меч из-за пояса, опустился на одно колено, протянул игрушку на простертых руках, и внезапно она перестала быть игрушкой. – Миледи матушка, – произнес он.
Махелт хотелось одного: заключить сына в объятия и прижать к себе, чтобы затянуть разверстую рану в груди, которая терзала ее с марта, но она знала, что не может этого сделать… по крайней мере, пока сцена не будет доиграна до конца. Сердце Махелт распирало от гордости и восторга, и ей пришлось сжать кулаки, чтобы совладать с эмоциями, которые ее переполняли.
– Можете встать, милорд Биго, – сказала она сыну, чудом сумев сдержать дрожь в голосе.
Роджер встал и улыбнулся матери. Он потерял передний зуб и подрос. Его кожа приобрела золотистый оттенок лета, проведенного на свежем воздухе, а в глазах сверкал солнечный свет.
– Я упражняюсь со своим мечом, – гордо произнес Роджер. – Не волнуйся, теперь я могу тебя защитить. Мой дядя Длинный Меч меня учит.
Махелт сглотнула.
– Ты вернулся мужчиной и истинным рыцарем своего дома, – сказала она. – Не выразить словами, как я горжусь тобой!
Затем плотина прорвалась: мать заключила в объятия своего чудесного ребенка и заплакала.
Слуга принес кувшин пахты и блюдо медовых пирожков, поставил их на стол и с поклоном вышел, оставив дверь открытой для Гуго. Махелт посмотрела на мужа и ощутила напряжение. Надвигалась гроза, и она одновременно страшилась и радовалась. Гроза, которая разрушит все до основания и смоет старые обиды. Но она не разразится, пока между ними ребенок, пусть даже он высек молнию.
– Как? – спросила она.
Гуго ответил осторожно, взвешивая свои слова, как будто балансировал на вершине мачты в бурю:
– Длинный Меч решил, что Людовик подобрался слишком близко к Солсбери и пора сделать ход и отречься от прежней присяги. Он захватил Роджера с собой в Винчестер.
– Как удачно! – Слова Махелт резали, словно ножи. – Если бы Роджер оставался под опекой де Молеона или Белесета, вряд ли мы увидели бы его дома.
Гуго вдохнул, чтобы ответить, но ему помешал младший сын, который вбежал в комнату, выкрикивая имя брата и наскакивая на него, словно шаловливый щенок. Последовала шутливая потасовка, и Роджер в мгновение ока превратился из учтивого рыцаря в веселящегося маленького мальчика.
– Иди, – сказал Гуго. – Поиграй с братом, пока я поговорю с мамой.
Роджер был только рад выбежать на улицу и показать Гуго свой новый игрушечный меч с красно-золотой обвязкой. Их голоса прозвенели в дверях и стихли в солнечном сиянии. В комнате воцарилась тишина, и сердце Махелт забилось сильнее.
– Вы должны были сказать мне, что попросили Элу забрать его, – проговорил Гуго. – Представляете, какое потрясение я испытал, увидев Роджера в Винчестере с Длинным Мечом и узнав, что вы сговорились у меня за спиной?
Махелт в ответ вздернула подбородок:
– Я привыкла думать собственной головой и заботиться о себе сама. Если положиться на других, они непременно подведут.
Гуго покраснел:
– Вы намерены до конца дней моих напоминать мне об этом? Вы знали, как Длинный Меч обошелся со мной и нашими подопечными, и все же отправились к нему.
– А вы предпочли бы оставить сына под теплым крылышком королевских наемников? – рявкнула Махелт. – Или таких людей, как Энжелар де Сигонь и Джерард Д’Ати? Уильям Длинный Меч в тысячу раз лучше любого другого. Спросите у своей матери. Она благословила меня.
– Еще бы! Она считает, будто солнце светит из зада Длинного Меча… И всегда так считала.
– Пресвятая Богородица! – Махелт вскинула голову. – Длинный Меч не святой и не чудовище. Он человек, Гуго, и он был моей единственной надеждой вызволить Роджера. Между прочим, мы бы не оказались в таком положении, если бы вы нас не бросили. Мне пришлось защищать Роджера собственными когтями, потому что вам, его отцу, что-то мешало исполнить свой долг!
– Господи, женщина, я не бросил его и не бросил ни вас, ни Гуго, ни Изабеллу. Вы можете с тем же успехом сказать, что ваш отец бросил вашу мать в Ирландии… Но это, разумеется, совсем иное дело? Одно правило – для простых смертных, и совсем другое – для Маршалов! – Голос Гуго дрожал и ломался от боли. – Я тоже человек, который пытается найти дорогу через эту трясину. Да, я наделал ошибок и забрел в топь, но, во имя Господа, Махелт, почему вы прощаете падение другим, но не имеете ни капли сострадания ко мне? Или мне придется отвечать за всех, кто вас предавал? Я ваш козел отпущения? Дело в этом? – Глаза его сверкали, как осколки сапфиров. – Если я вас бросил, то вы меня предали! Или вам хватит милосердия и смирения понять, что и то, и другое неправда.
В горле Махелт стоял ком горя и злости. На Гуго, на себя, на весь мир.
– Как вы смеете! – прошептала она.
Роджер влетел обратно в комнату, не переставая сражаться с Гуго. К ним присоединились еще два маленьких мальчика и дочь одного из рыцарей.
Гуго выдохнул и посмотрел на Махелт, а она вернула ему взгляд, как будто они были двумя воинами, сделавшими паузу в сражении, чтобы оценить друг друга, истекающими кровью, но держащими мечи наготове. Пространство между ними гудело от желания броситься в новую атаку.
