Обычного в это время в здешних местах холода еще не чувствовалось, но и приятного тепла уже не было. Ежедневные ночные заморозки вытягивали последнюю влагу из почвы, превращая ее в белый иней, которым припудривали высохшую лесную траву. Особой, такой надоедливой в этих краях, сырости этой осенью не было, но и пыли не наблюдалось. Фронтовые дороги, гладко отполированные колесами повозок и автомобилей, серебром блестели не только днем под лучами яркого солнца, но и в лунную ночь.
Домики управления корпуса были расставлены в беспорядке по всему лесу, охватывая около полутора-двух квадратных километров, поэтому нам пришлось долго плутать в поисках места обитания начальника политотдела корпуса. Разыскали мы его только к концу дня, когда в лесу уже стояли сумерки.
Преодолев большое расстояние на разных видах транспорта и пешком, осилив множество трудностей в розыске самого корпуса, мы и не подозревали, что встретим такой, мягко говоря, неприветливый прием со стороны нашего нового начальника. По предписанию мы должны были явиться к месту назначения четвертого ноября к десяти часам дня, и мы явились в назначенный день — правда, к шести часам вечера, но своей вины в этом не видели и даже ничего похожего не ощущали, считая, что все же смогли добраться вовремя.
Приняв рапорт и сопроводительные документы, начальник политотдела корпуса полковник Епифанов окинул нас исподлобья безразличным взглядом, руки не подал и даже не пригласил нас сесть. Помолчав и по-прежнему не глядя на нас, полковник вдруг тихо, будто сам себе, произнес:
— Ну, что же с вами делать? Отдать вас под суд, что ли?
Была ли это своеобразная шутка, или это было серьезное стремление припугнуть нас сразу, дескать, смотрите у меня, в будущем никакого потворства и снисхождения не будет! — во всяком случае на нас такой прием произвел не вполне радостное впечатление. Однако внешне полковник не выразил признаков агрессивного настроения.
Мы не знали его биографии, тем не менее было видно, что это рабочий человек, с развитыми кистями рук, узловатыми пальцами. Его слегка скуластое лицо с черной копной волос и такими же черными глазами свидетельствовало о каких-то его далеких азиатских предках, хотя говор был чисто волжский.
Среднего роста, хорошо сложенный, с развитой грудной клеткой он обладал тихим, спокойным и каким-то кротким голосом. В то же время по натуре он был упорным и настойчивым.
После нашего объяснения о причинах несвоевременной явки полковник смирился и, вызвав ординарца, приказал поместить нас в домик № 3.
Оказалось, несмотря на опоздание, мы с подполковником были первыми прибывшими из работников политотдела корпуса.
Устроившись в одной комнатушке, мы невольно вернулись к нашей встрече с начальником.
— Ну и прием устроил нам полковник, — первым заговорил я.
— А ты что, рассчитывал на триумфальный прием? — откликнулся Абишев.
— Ну, может, и не триумфальный, но и не на такой.
— Гм-м, — как-то неприязненно хмыкнул Абишев, — может, тебе еще медаль повесить за то, что во время войны ты опоздал на целых восемь часов?
— Зачем же? Медали никто не просит, но человеческое отношение к людям должно быть всегда, даже и на войне.
Между прочим, проработав затем с полковником Епифановым более двух лет, я никогда не видел в его действиях ничего опрометчивого, неразумного, неприятного или грубого. Наоборот, я проникся к нему искренним уважением и всегда старался выполнить любое его задание. Нам суждено было дослужить в одном корпусе до Победы и даже больше, вплоть до ликвидации корпуса после войны.
Новые коллеги
Один за одним стали прибывать остальные работники политотдела корпуса. Прибыл на должность инспектора чем-то вечно недовольный майор Звонков. Хмуря брови, он долгое время разговаривал с нами нехотя — видно, считал это ниже своего достоинства, и постоянно подчеркивал, что до войны работал начальником или замначальника политотдела не то водного, не то железнодорожного транспорта, явно давая понять, что своим нынешним назначением крайне недоволен. Нам же так и хотелось спросить: «Мы-то при чем?»
Затем прибыл капитан Воробьев. Он был среднего роста, с широкой, до самого затылка, лысиной, с открытым, добродушным лицом, серыми глазами и приятным театральным баритоном. Остроумный и веселый собеседник, он, оказалось, до войны работал в Астрахани директором не то оперного, не то драматического театра; как специалист своего дела он и здесь призван был возглавить сферу культурно-массовой и просветительской работы.
Потом прибыл Саша Лебедев. Капитан по званию, он прибыл с назначением на должность помощника начальника политотдела корпуса по комсомолу. Бывший танкист, Саша волей судеб попал в стрелковое соединение. Хотя недовольства своим назначением он и не высказывал, тем не менее часто сетовал, что не удалось получить назначения в танковую или механизированную часть, уж больно ему по нраву механизация. Откровенно говоря, мы ему в этом сочувствовали. Стоило завязать разговор на его любимую тему, как он готов был бесконечно рассказывать о жизни и боевых делах танкистов; более того, стоило появиться в нашем корпусе какой-либо танковой или мотомеханизированной части, как, бывало, Сашу оттуда не вытащишь. Выше среднего роста, с лицом, слегка поцарапанным оспой, он, как и многие танкисты, плохо ходил в строю. Ступни его ног во время ходьбы как-то странно заворачивались внутрь, казалось, что он огребает ногами, как веслами, под себя, от этого он часто сбивался с ноги, нарушая строй.
Вскоре приехал заместитель начальника политотдела, обладатель зализанной лысины на торчком стоявшей голове. Это был сухой педант и страстный приверженец формы. В своей деятельности он страшно дорожил внешним лоском и любил, чтобы форма всегда и при всех условиях блестела всеми своими гранями. Содержание, смысл, цель — это неважно. Лишь бы по форме было красиво. Где он получил такое «марксистское» воспитание, кто ему привил этот сухой педантизм, это зазнайство и высокомерие — неизвестно, но только проработали мы с ним недолго. Как внезапно он однажды у нас появился, так же внезапно он и исчез.
На его место прибыл подполковник Ященко. Это был человек средних лет и среднего роста с приятным баском; от широкого лба до самого затылка блестела роскошная лысина, и лишь где-то возле ушей и на нижней части затылка чернели некогда красивые волосы.
Несмотря на чисто субъективные особенности отдельных наших товарищей, коллектив управления корпуса сложился хороший и деловитый. Командовал корпусом генерал-майор Соловьев, начальником штаба назначили генерал-майора Абашкина, начальником связи — полковника Панина, начальником тыла — полковника Федорова, эти и другие работники управления были хорошими, опытными, деловыми и преданными Родине людьми. С ними было легко и приятно работать. Оттого и корпус всегда выполнял свои боевые задачи.
До конца войны не было ни одного случая, чтобы кто-либо из управления нашего корпуса в чем-то скомпрометировал себя, проштрафился или неудовлетворительно выполнял свои обязанности. Все работали честно, добросовестно и в полную меру своих сил и способностей. Что же касается политотдела корпуса, то это была единая и дружная семья, способная решать самые сложные задачи. После того как был укомплектован аппарат политотдела и управления корпуса, к нам стали поступать дивизии, бригады и отдельные спецчасти — корпус начал комплектоваться как боевое соединение.
