— По-твоему, люди все равно что звери. И немцы, и мы, и… значит, и Шими-бачи тоже! Всех ты ставишь на одну доску.
Диего медленно и печально покачал головой.
— Ничего подобного я не говорил. В большинстве люди — это люди; в том числе и немцы. Но надо суметь более стойко переносить нынешние ужасы. Некоторым это пришлось не по силам. А теперь, уж вправду, хватит об этом!
* * *
При слове «кладбище» вооображению представляется каменная ограда, кресты, могильные плиты. Здесь не было ничего подобного. Небольшую просеку в дубовом лесу пересекал ров, большая часть которого была закидана землей. Впереди, где еще зияла яма, лежали вчерашние трупы, слегка посыпанные известью и снегом. Двое испанцев молча взяли лопаты, спрыгнули в ров и стали забрасывать трупы землей. Двое работали наверху кирками, помогая нижним. Ров понемногу удлинялся, рядом с закапываемыми покойниками возникало место для нового «груза». Его зароют завтра.
Тиролец закурил сигарету и остался стоять на краю ямы, возле бочки с известью. Турнфатер Ян кивнул остальным, чтобы шли с ним искать мертвого врача.
Они вышли с просеки, опушка леса была уже близко. Лес поредел, каменистый склон круто спускался к реке Лех. Воды в ней в это время года было мало, и река, подобно горному ручейку, извивалась между валунов. Только обрывистые берега свидетельствовали о том, что к весне река опять станет бурной и полноводной.
Река и чистый воздух на минуту одурманили Зденека. Он старался забыть о яме посреди просеки, о запахе хлорной извести… Потом он посмотрел в том направлении, куда показал Ян. Вот он, Шими. Какой маленький!.. Лежит головой к реке, пальто задралось, руки словно протянуты к холодной воде.
— Ну да, — проворчал конвойный. — Точно так, как сказал герр обершарфюрер. Кинулся к реке, хотел удрать, получил пулю между лопаток.
Диего стал на колени около мертвого и очень бережно перевернул его на спину.
— Да ведь рана у него на груди!
Он указал пальцем на кровавое пятно и в упор посмотрел на немца.
— Не болтай, если не понимаешь! — И конвойный толкнул винтовкой дантиста. — За дело! А ты, писарь, запишешь, как я сказал.
* * *
Когда Зденек вернулся в контору, Эрих сидел за столом и размешивал ложкой похлебку. На печурке стояла вторая миска.
— Эй, Бронек, чех пришел. Подай ему обед.
Зденек сел на скамейку и устало покачал головой.
— Я не буду есть.
— Ну и глупо, — сказал писарь.
Бронек принес миску, ложку и ломоть хлеба.
— Выйди, — сказал ему Эрих, сверкнув очками. — Мне надо вправить мозги этому олуху.
Бронек повиновался. В конторе остались писарь и Зденек. С минуту оба молчали. Зденек нетвердой рукой придвинул к себе картотеку живых, чтобы вынуть карточку доктора Шимона Гута и переложить ее в другой ящик.
— Оставь-ка пока это! — сказал Эрих, вынул из кармана три листка и с многозначительным видом положил их на стол. — Все по порядку. Сперва займемся вот этими карточками.
Зденек тотчас узнал их и протянул руку.
— Дайте сюда. Это вас не касается.
— В таком тоне ты со мной не разговаривай, раз навсегда предупреждаю! — писарь положил свою тяжелую ручищу на листки, чтобы Зденек не мог их взять.
— Это мое личное письмо, Эрих. Оно адресовано девушке, если хотите знать. Отдайте немедля!
— Отдать?
Писарь встал, приподнял кочергой раскаленную конфорку на печурке и бросил туда листки.
Зденек вскочил, оперся руками о стол, дрожа от гнева. Он не знал, кричать ему или просто повернуться и уйти, уйти из конторы, от этого гнусного коллаборанта и… Лучше смерть! Неужели стоит жить, когда жизнь сохранена такой ценой?
Писарь опять уселся на место.
— На сей раз твои дурацкие записки случайно обнаружил я. А что если бы их нашел Дейбель? Вспомни об участи Шими-бачи. Сейчас у нас особые строгости. Да и без них за такую писульку можно получить петлю на шею.
— Я вам говорю: это письмо к девушке!
— Это потому, что оно начинается «Милая Иолан»? А разве ты не знаешь, что и за такое письмо полагается смертная казнь? — Писарь расстегнулся, он совсем взмок. — Но это не письмо. Любому младенцу ясно, что ты делаешь заметки для фильма или что-то вроде. Есть у тебя еще такие листки? Если есть, дай сюда, лучше сожжем их, пока не поздно! — В голосе Эриха был неподдельный испуг.
Зденек сжал губы.
— Не бойтесь, вам не грозит вылет из конторы. До сегодняшнего дня я ничего не писал. А то, что вы нашли, это действительно письмо. Вы же знаете, что венгерка-секретарша болеет… Я хотел развлечь ее.
— Развлечь! Вас повесят рядышком, если Кобылья Голова найдет у нее такое письмо. Садись-ка, это серьезное дело… Или стой, если уж ты такой упрямый. Знай, что я за свою должность не боюсь. Шесть лет я тут хожу по канату, как-нибудь удержусь. Но сколько таких, как ты, на моих глазах попали в мертвецкую. Ни за что ни про что. Скоро, может быть, все кончится. Неужто ты не хочешь дожить до этих дней, а потом спокойно заниматься полезным делом? Я знаю, ты кинорежиссер. Думаешь, я забыл об этом, нет!.. Я и сам хочу, чтобы кто-нибудь снял такой фильм.
— По-вашему, значит, так, — сказал Зденек строго, — пока ты в лагере, не пикни. Делать что-нибудь стоящее можно только потом. Шими-бачи был просто дурень, а вот у Эриха Фроша — глубокий ум.
Зденек ждал, что писарь грубо оборвет его, но ошибся. Эрих лишь слегка усмехнулся и медленно сказал:
— Шими-бачи был доктор и выполнял свой врачебный долг. Может быть, он спас этих девушек. Ему было нетрудно решиться, он уже прожил свою жизнь, и его игра стоила свеч. — Эрих выпрямился. — Что касается меня, то как меня ни честили, никто еще не сказал, что Эрих Фрош глуп. Я не старый врач, я всего только венский колбасник, окончивший два класса коммерческого училища. От меня нельзя требовать, чтобы я жертвовал собой. Ты, киношник, в таком же положении. Нас швырнули сюда, на самое дно этой скверной трясины, так разве это грех, что мы бултыхаемся и стараемся выплыть? А раз мы поумнее других, значит, мы думаем за них, помогаем им. Разве я делал что-нибудь плохое, скажи? Вот выйдем отсюда и расскажем миру всю правду. Ты снимешь кинокартину, а я… что ж, может быть, понадобится, чтобы кто-то вышел на трибуну и сказал: «Да, господа, так оно и было, Зденек все верно описал. Я, Эрих Фрош, свидетельствую об этом!»
Писарь докончил свою тираду и подмигнул чеху: вот, так-то, мол.
— Ну?
Зденек недоуменно глядел на Эриха. «Какая же ты дрянь!» — думал он.
Писарь подошел и взял его за рукав.
— Вижу, что ты все еще меня не понял. Но я тебе объясню. Эти свои заметки ты брось. Уж если хочешь записать что-нибудь, писал бы на своей чешской тарабарщине, зачем обязательно по-немецки? Ах, да, да — это письмо к Иолан! Но ведь именно такая пустяковая блажь может стоить тебе головы. На твоем месте я вообще не писал бы ничего. Голова у тебя молодая, держи все в памяти. Я бы все наблюдал, наблюдал, накопил бы в памяти тысячи интересных мелочей. Все это важно, все принесет тебе доход. Вот ты сейчас был на кладбище, хорошо, что ты его повидал. Шими-бачи, котенок на ограде, Иолан все это отличный материал… Да ты куда?
