— Пожалуйста, — прошептал Хотаб, ступая по подоконнику. Потом его рука коснулась лестницы, и он понял, что ничего лучше этого холодного металла не может быть. Другая рука… Вот он стоит уже на лестнице… Все — а теперь вниз.
И тогда под руками Хотаб ощутил тепло. Он поднял голову, и все его жалкие радости оказались раздавленными навалившейся на него тоской. Дяденька действительно улыбался. Хотаб хотел «столкнуть молот и наковальню», и, возможно, ему не стоило прибегать к столь высокопарным сравнениям. К вечеру подморозило, лестница все же успела покрыться тонкой коркой льда. Сейчас от этого льда шел пар, лед шипел, испаряясь, а лестница все продолжала нагреваться. Хотаб, чувствуя, как паника заставляет твердеть его мышцы, поднял изумленный взгляд на дяденьку. А! Вот в чем дело… У дяденьки золотистые глаза. И сейчас в них светится лишь слабый огонечек. Дяденька не будет Хотаба сжигать, он лишь посмотрит на лестницу.
— Пожалуйста, пожалуйста, — продолжали шептать губы Хотаба, но сам он этого не замечал. Быть может, это была мольба, только те, кто нагревает металлические пожарные лестницы докрасна, вряд ли слышат молитвы… Хотаб резким движением натянул на ладони рукава своего пиджака и в следующую секунду почувствовал запах сжигаемой шерсти.
— Пожалуйста… я уже ухожу, я не хотел!
А потом Хотаб с ожившей надеждой понял: ему есть что дяденьке сказать, только надо это сделать очень быстро.
— Дяденька, тебе звонили… Тебя ждут.
А тепло металлической лестницы уже сожрало ткань пиджака и сейчас примется за руки…
— Пожалуйста, тебя ждут…
И тогда дяденька вдруг усмехнулся и проговорил:
— Тебя — тоже. — И он бросил взгляд наверх.
Хотаб поднял голову — он увидел спускающуюся к нему по лестнице фигуру. Странно, разве тот не чувствует, что лестница накалена? Тот, другой… Разве он этого не знает?
Наверное, Хотаб все же догадался…
Даже ужас раскаленной лестницы не мог сравниться с тем, что он сейчас увидел. Хотаб подумал, что ему стоит разжать пальцы, и тогда все сразу закончится… Как?
По пожарной металлической лестнице к нему спускался армяшка-сапожник, тот, чью будку Хотаб сжег много лет назад. И кто умер от разрыва сердца через два дня после того, как остыли последние угли.
— Пожалуйста, — прошептал Хотаб, — тебя же давно нет. — И после этого он уже не сказал ни слова.
Наверное, такими печальными бывают глаза человека, когда смерть должна разлучить его с тем, что он любит. У армяшки-сапожника была большая семья. И в его глазах навсегда остался отсвет пожара, сожравшего его будку. Сапожную будку, кормившую его большую семью.
— Дай руку, — проговорил умерший много лет назад, — я помогу тебе.
И некоторое время, пока мысли в голове Хотаба не взорвались, сдавленные тяжестью неразрешимых вопросов, он наблюдал за рукой армяшки-сапожника. Но не за той, что тянулась к нему. Нет, Хотаб смотрел на другую руку. На ту, что держалась за раскаленную перекладину. Хотаб видел, как вздувались и лопались пузыри, видел, как разрывалась поджариваемая кожа, и чувствовал этот невыносимый запах, высасывающий из него остатки желания бороться за жизнь.
— Протяни мне руку, — проговорили губы мертвеца, и Хотаб увидел, что они покрыты прилипшими лепестками каких-то невыразимо печальных цветов. — Я так любил их… Протяни руку, а то сорвешься.
Артур выражался все же несколько фигурально, заявив, что в бизнесе сумасшедших не меньше, чем в физике. Ну и, наверное, вряд ли отыщется достаточное число физиков, столь же сумасшедших, как и его друг. Артур, зараженный с детства вирусом тайных посвящений, Артур, видевший грозные лики древних богов и сочинявший на пару с Кимом устав Ордена Белых Рыцарей, Артур, бывший всегда современным, не испытывающим сентиментальных привязанностей к поношенной одежде и заделавшийся первоклассным банкиром, сейчас принимал участие в каком-то сумасшедшем действе.
Эксперименты с компьютерами всегда будили воображение, и Ким уже как-то предлагал Артуру прогуляться по виртуальной реальности. Полгода назад, наверное, в этом же самом шлеме, что был сейчас на Киме, в тех же перчатках… Это действительно было очень любопытно, это потрясающее ощущение, когда вдруг на время забываешь, что находишься в несуществующем мире.
Тогда Артур был очень возбужден:
— Господи, Ким, это невероятно! Я представляю, какие открываются возможности…
— Ну, я бы сказал, что это давно уже используется, — спокойно возразил Ким. — На уровне конструирования, прогнозов и банков данных… Кино, мультивидео, игры… Я тут хочу отыскать еще кое-что, но, возможно, это уже фантазии… Наверное, меня подводит излишний оптимизм.
Да, это было где-то полгода назад, после их недельного совместного отпуска на Камчатке. Тогда они втроем собрались у Кима, и он им невзначай показал эту свою любимую игрушку. А потом они еще долго вспоминали Ключевскую сопку и Долину гейзеров, и за окнами стоял август. То, что происходило сейчас, уже не укладывалось ни в какие рамки.
— Все дело в программе, — сказал как-то Ким. — Правда, я не знаю, возможно ли создать такую программу.
Похоже, сейчас у них эта программа была. «Белая Комната»… И Артур, следящий за руками Кима — он ожидал знака, их условного, придуманного еще в детстве знака, — все же продолжал считать происходящее безумием. Это невозможно, это за рамками игр и фантазий. Артур отгонял даже самую мысль о том, куда мог сейчас отправиться Ким. Но все же он следил за руками и ждал знака…
— О-хо-хо, — вздохнул Артур и, прислонившись к стене, не сводил глаз с Кима.
Час назад его сумасшедший друг с глазами, сверкающими — Артур усмехнулся, — как они, наверное, сверкали у Фауста, рассказал им эту невероятную историю.
— Нет, это невозможно, — ответил тогда Артур. Он откинулся на спинку кресла и поднял чашку со своим вечным кофе. — Ничего подобного я никогда не слышал. — Затем он поглядел на африканское копье с обломанным древком в руках у Профессора Кима и спросил: — Это то самое копье? Нет, слушай, Ким, ты… — Артур перевел взгляд на Дору. Девочка ему вежливо улыбнулась, уплетая огромную порцию мороженого. — Вы… Это какой-то розыгрыш? Вы нас разыгрываете?
— Почему все взрослые такие бестолковые? — Дора пожала плечами и, спохватившись, добавила: — Извините… Вообще-то я очень воспитанный человек и никогда бы не позволила себе сказать подобное, если б не имела на то оснований! Профессор, да объясните же вы все наконец своим друзьям…
«Интересно, — усмехнувшись, подумал Артур, — этот потрясающе воспитанный девятилетний человек таким образом извинялся или назвал меня удвоенным болваном?»
— Мне объяснять ничего не надо, — проговорил Олежа, выпуская кольцами сигаретный дым, а Артур подумал: «Странно, мы все трое курим «Кэмел». — Наверное, все так и есть… Наверное, это возможно… Я только никогда не думал, что доживу до седых… волос…»
