После того как Буковски повесил трубку, он вздохнул и потянулся, не вставая со стула. Внезапно он вздрогнул: перед ним стояла Лиза.
— Как… я… я не слышал, как ты вошла, — заикаясь пробормотал он.
Лиза села за свой письменный стол.
— Ты, я…
— Я ничего не хочу об этом слышать! — перебила она Буковски. — У нас есть работа, ею мы и займемся.
Буковски покачал головой.
— Нет, я не могу вести себя так, как будто бы ничего не произошло.
— Что произошло, то произошло. Нечего переливать из пустого в порожнее. Нам нужно расследовать преступление, и на нем-то мы и сосредоточимся — на нем и ни на чем другом, ясно?
Буковски невольно улыбнулся.
— Кстати, я тебе уже говорил, что у тебя ямочки на щеках появляются, когда ты сердишься? И эти ямочки так подпрыгивают… Действительно забавно смотрится.
Лиза покраснела от гнева.
— Сначала ты меня оплодотворяешь, а потом хочешь еще и высмеять! — она так на него кричала, что Буковски невольно съежился на стуле.
— О'кей, — робко произнес он. — Давай я сначала расскажу тебе обо всем, что произошло. А потом мы вместе напишем предварительный отчет для прокуратуры.
Лиза буркнула что-то, соглашаясь.
Мюнхен, тюрьма района Гизинг, улица Штадельхаймерштрассе…
Рано утром двое полицейских забрали Тома из больницы и перевезли его в Мюнхен, в одну из городских тюрем. Попрощаться с Мошавом ему не позволили: Буковски временно запретил задержанным общаться. В конце концов, все еще существовала опасность того, что они сговорятся.
После того как Том прошел унизительную процедуру регистрации, его разместили в одиночной камере в той части здания, где находился следственный изолятор. Камера, длиной в четыре метра и шириной почти в три, в которой стояли маленький стол, табуретка, неудобная кровать и висело несколько шкафчиков, стала на ближайшие дни его новым домом.
Обитателей СИЗО принципиально размещали в одиночках и на прогулку во внутреннем дворике выводили в районе полудня тоже по одному. Ну и что; теперь, когда он знал, что Яара жива и здорова и находится совсем близко, — у него отлегло от сердца. Скоро он снова будет на свободе. В конце концов, он жертва, а не преступник.
Он просидел в камере около часа, когда толстая стальная дверь неожиданно отворилась и в щель просунулась голова полицейского.
— Выходи, к тебе пришли! — коротко сообщил тот.
Том последовал за полицейским, который провел его в конец коридора, мимо металлоискателя и сопроводил в комнату для свиданий.
Том думал, что его, наверное, опять ждет этот детектив — Буковски. Потому он очень удивился, когда увидел священника в черной сутане, стоявшего спиной к двери.
Полицейский указал Тому на свободный стул и покинул помещение.
Том огляделся: на него была направлена видеокамера в углу комнаты. Когда священник обернулся, у Тома от изумления чуть не отвисла челюсть.
— Вы! — воскликнул он, не в силах скрыть удивление.
— Вы меня помните? — спросил отец Леонардо.
— Вы были с отцом Филиппо в аэропорту Тель-Авива. У меня прекрасная память на лица. Вы из Рима?
— Как вы пришли к такому выводу?
— Вы ведь тогда полетели в Рим, если не ошибаюсь. Там, в лесу, были ваши люди?
Отец Леонардо примирительно поднял руки.
— Вы ведь не думаете всерьез, что я как-то связан с этим делом. Я — служитель церкви, слова и мира, а не оружия и силы.
Том улыбнулся.
— Странно. Вы появляетесь в Иерусалиме, и внезапно поле раскопок превращается в поле боя. Почему я должен вам верить?
— Похоже, Хаим Рафуль заразил вас своими идеями. Но ведь вы родились в Германии и крестились как христианин. Неужели это действительно так просто — отречься от веры, от происхождения и от собственной личности?
Том плюхнулся на стул.
— Я всего лишь простой археолог и всегда анализирую лишь факты.
Отец Леонардо попросту отмахнулся от его возражения.
— Археологи, — пренебрежительно повторил он. — Большинство археологов — это рыцари удачи, искатели сокровищ, которые готовы любой ценой копать дыры в земле, чтобы потом выставить свои находки на всеобщее обозрение.
Том покачал головой.
— Нет, археологи — это искатели следов. Они ищут следы наших отцов, чтобы понять, откуда мы пришли и куда еще поведет нас наша дорога.
Отец Леонардо подтащил себе стул и сел.
— Рафуль уже перевел тексты?
Том пожал плечами.
— Зачем вы здесь — хотите, чтобы и меня убили?
— Вы вообще ничего не понимаете, — возразил ему отец Леонардо. — Я из Рима, но я не имею ничего общего с тем, что произошло, — совсем ничего. Я член религиозного братства, к тому же еще и секретарь кардинал-префекта, но не убийца. Сегодня существуют другие средства и другие способы; времена изменились. Сегодня уже никого не убивают, а просто вносят путаницу. Но зачем я вам это рассказываю! Люди, как венец Божьего творения, должны исполнять приказы, которые дал им Господь.
Том настороженно наблюдал за церковником, пытаясь разгадать его намерения. Что он задумал, зачем пришел сюда?
— С точки зрения биологии человек, возможно, и венец творения, но, судя по его действиям, он самое ничтожное из живых существ, ничтожнее даже паразитов, так как они берут только то, что им необходимо для жизни. А человек знает лишь ненависть и жадность.
Улыбка промелькнула на лице священника.
— У вас мрачное представление о людях. И плохое мнение о церкви.
— Все мы знаем историю. Церковь возводилась на крови и слезах невинных.
— Иисус умер за нас, людей. Он умер мученической смертью, — возразил отец Леонардо.
— Иисус умер за себя самого и за свои собственные идеи, — не согласился с ним Том.
— Это Рафуль вам сказал? Или его брат по оружию — Юнгблют?
— Скажем так, это археологический факт.
Отец Леонардо все понял. Очевидно, мужчина, который сидел напротив него, знал, что написано в свитках тамплиеров. Рафуль уже начал свою работу, когда его убили.
Он тяжело вздохнул.
— Давайте предположим, что Иисус из Назарета не был сыном Бога. Он был обычным человеком, который волей случая оказался в центре истории, и вы считаете, что располагаете бесспорным доказательством этого. Сколько надежд вы готовы разрушить? Скольким разочарованиям, какому количеству скорби и горя вы готовы подвергнуть человечество?
Том уставился в потолок. Не о том ли говорил старик-профессор? Каким был бы мир, не будь в нем веры в Бога? Том не смог этого себе представить.
