врача и его бывших корреспондентов складывались точно так же, как с юношами из “группы поддержки” транссексуалов.
Остальные 29 (12,6%) пациентов приобщились к работе Центра сексуального здоровья, посещая клуб, открытый при нём в 70‑х годах. На его заседаниях, объединённых темой “Секс и культура”, обсуждались книги, фильмы, общественные и культурные события, трактуясь с точки зрения медицинской психологии, сексологии и психогигиены. В обсуждении участвовали все желающие, причём беседа с врачом могла продолжаться и после окончания общей дискуссии. С гомосексуальным собеседником, как правило, считающим себя свободным от невротических расстройств и, казалось бы, лишённым каких бы то ни было сожалений по поводу собственной инверсии, разговор поначалу принимал полемический характер, причём врачу безосновательно приписывались гомофобные взгляды и высказывания. Между тем, по ходу беседы выявлялась отягощённость интернализованной гомофобией самого защитника нестандартной сексуальности, его стремление отмежеваться от тех или иных проявлений собственной гомосексуальности, проецируя её на других геев и осуждая их. Большинству собеседников приходилось признать, что привычные для них промискуитет, анонимный и групповой секс — показатели невротического развития, свидетельство их неспособности к зрелым межличностным отношениям. Непременное условие такой беседы — отказ врача от дидактики и морализаторства. В таком случае она становилась доверительной и психоаналитической, приводя пациента к катарсису. Дальнейшее его сотрудничество с врачом принимало характер психотерапевтического лечения; пациент добивался “дозревания” своего либидо.
Страх осознания вытесненных невротических комплексов объясняет ятрофобию геев, их враждебность и насторожённость по отношению к сексологам, а также и их попытки (по механизму психологической защиты) связать собственные сексуальные нарушения с мнимым воспалением простаты. Наряду с этим существует и противоположная неосознанная тенденция — стремление получить психотерапевтическую помощь. Желание гомосексуалов навязать полемику сексологу, приписывая ему гомофобные предрассудки, выдаёт их потребность убедить в достоинствах инверсии самих себя. Результатом же беседы чаще всего становится осознание того, что “гордость” по поводу собственной половой нестандартности — ничто иное, как психологическая защита, а неуёмные поиски половых партнёров — невротический способ убедиться в своей сексуальной привлекательности.
Многообразие форм гомосексуальной активности заставляет сексолога скрупулёзно анализировать особенности характера и темперамента, определять тип половой конституции, решать вопрос о наличии или отсутствии психогенной ситуации в родительской семье и в близком окружении; искать органические нарушения центральной нервной системы и оценивать их характер; исследовать эндокринный статус; судить о наличии нарушений в периоде половой дифференциации мозга и оценивать их степень, определять характер и выраженность невротического развития пациента. Только с учётом множества параметров можно решить вопрос, о какой (“ядерной”, транзиторной, заместительной, невротической) гомосексуальности идёт речь; нуждается ли пациент в помощи сексолога и в какой именно.
Нижегородский сексолог Ян Голанд в далёкие 60‑е и 70‑е годы разработал свою методику «конверсии», то есть постепенного перевода влечения из однополого в гетеросексуальное.
По правде, добиться этого ему удавалось достаточно редко (по крайней мере, пациенты, посланные к нему мною, так и остались геями), но лица с удавшейся «конверсией» не были беспочвенной фантазией Яна Голанда. Этот факт в качестве аргумента в тогдашнем нашем споре о природе гомосексуальности и приводил мне Голанд. Однако его успехи определялись не верностью его концепции о болезненной сущности инверсии, а разным сочетанием гомо– и гетеросексуального потенциалов у разных больных. В каждом случае «гетеросексуальное преображение» определялось заведомым наличием у пациента врождённого гетеросексуального потенциала. Это же было залогом успеха и в моей практике.
Удача и прежде вознаграждала порой такие приёмы лечения, которые, по современным меркам кажутся абсолютно несостоятельными. Вот, скажем, смешные и наивные формулы внушения, которые давал в гипнотическом сеансе своему гомосексуальному пациенту Рихард фон Крафт–Эбинг:
“1. Я ненавижу онанизм, ибо он делает меня несчастным и больным.
2. Я не ощущаю больше никакого влечения к мужчинам, ибо любовь к мужчине противоречит природе, религии и законам.
3. Я ощущаю склонность к женщинам, так как женщины милы, привлекательны и созданы для мужчин”.
А между тем Крафт–Эбинг добился–таки своего! На его стороне оказалось подсознание пациента, о чём сам врач и не ведал (ведь он был психотерапевтом дофрейдовского периода).
Карл Густав Юнг, психотерапевт гораздо более современный и изощрённый, чем Крафт–Эбинг, напротив, даже не заметил того, что юноша–гомосексуал, которого он лечил, оставил его в дураках. История этого лечения настолько поучительна, что её стоит пересказать.
Двадцатилетний юноша, привезенный матерью к Юнгу в Швейцарию, чтобы избавить его от гомосексуального влечения, рассказывает свой сон (Юнг K. Г., 1994):
“Я нахожусь в большом готическом соборе. У алтаря стоит священник. Я вместе со своим другом стою перед ним и держу в руке маленькую японскую фигурку из слоновой кости, с таким чувством, как будто бы над ней надо было совершить обряд крещения. Вдруг появляется некая немолодая дама, снимает у моего друга с руки цветное кольцо и надевает его себе. Мой друг опасается, что это каким–то образом может связать его. Но в этот момент раздаётся чудесная органная музыка”. По поводу японской фигурки юноша заметил: “Это был маленький, карикатурного вида человечек, который мне напоминал половой член. Во всяком случае, удивительно, что этот член следовало окрестить. Это, возможно, относится к моей гомосексуальности; ибо друг, стоявший со мной перед алтарём, — это тот, к кому я гомосексуально привязан. Он находится в такой же связи со мной. Цветное кольцо, очевидно, выражает нашу связь”.
Анализируя сон, Юнг истолковал его как бессознательное признание пациента в том, он “направился на лечение с величайшей готовностью и радостной надеждой, будучи совершенно готовым к тому, чтобы сбросить с себя детскость и стать мужчиной”. В то же время врач не переставал удивляться тому, что сознание пациента, нисколько не догадываясь об этом намерении юноши “исцелиться” и стать гетеросексуалом, словно бы противоречило бессознательному. По словам Юнга, это выражалось в том, что юноша: “был исполнен колебаний и сопротивления; и в дальнейшем ходе лечения он постоянно оказывал сопротивление, демонстрируя тяжёлый характер и постоянную готовность к тому, чтобы снова впасть в свою прежнюю инфантильность”.
Между тем, будь Юнг более знаком с гомосексуалами, он бы менее радужно истолковал этот сон, не переоценивая ни бессознательной, ни сознательной готовности юноши расстаться с гомосексуальностью и со своим любовником.
Ведь в сновидении фигурка, символизирующая половой член, ни что иное, как ребёнок (раз над ним должны произвести обряд крещения!). В то же время в символике бессознательного — член это подарок (любимому человеку, женщине). Иными словами, то, что друг дарит юноше, — член, — становится законным основанием для признания их связи (сам факт крещения их “ребенка” наделяет их союз статусом семьи).
Но и этого мало. Женщина, появляющаяся в соборе, по возрасту годится юноше в матери, и таким образом символизирует или замещает собой его мать. Надевая кольцо друга на
