не блефую ли я? А если нет? Если действительно говорю правду? Это же откровенный криминал, за который вполне можно загреметь за решётку по статье «хищение государственной собственности в особо крупных размерах», также по статье «использование служебного положения с целью обогащения»…
Полковник долго сидел молча и тоже старался не отводить взгляда.
Мне показалось, что прошла целая вечность.
Наконец Канарис тихо спросил:
— Чего ты хочешь, Доценко?
И в тот же момент я понял, что победил, однако удовольствия от этой победы я не получил.
Амбар ростовщика
Наш Век — амбар ростовщика,
Где ветхо всё и всё прогнило!
Схватила времени рука
И в кучу мусора свалила…
Взгляни туда — увидишь сам:
«Добро и зло» лежат все вместе.
То тут валяются, то там:
Кусочек зла, обломок чести!..
Канарис повторил:
— Чего ты хочешь, Доценко?
— Я не буду вас просить освободить меня досрочно — это вряд ли получится, я не буду просить вас полностью освободить меня от работы — кто-то может неправильно понять. Я попрошу у вас две вещи.
— Какие? — напрягся Канарис.
— Во-первых, чтобы администрация колонии оставила меня в покое; во-вторых, не хочу, чтобы меня использовали на физической работе. Это, кстати, сделать проще пареной репы по медицинским показаниям: я — гипертоник! Если вы мне гарантируете выполнение двух этих условий, я вам гарантирую, что тот пакет никогда не будет кем-либо вскрыт!
— А если вы решите отомстить мне после освобождения?
— В отличие от некоторых, если я даю слово, то никогда не нарушаю его!..
— Хорошо, договорились, — после очень долгого молчания согласился полковник и даже протянул руку, чтобы скрепить наш мужской договор рукопожатием…
И после этого ШИЗО, в котором я не отсидел и часа, у меня на «четвёрке» начался совсем другой период отсидки, но об этом в следующей главе…
Глава 20
Опасные игры
Ах ты, зона, зона: в три ряда колючки,
А за ними — яблоки цветут…
А по небу, небу — голубые тучки
В сторону родимую плывут…
В связи с тем, что у меня была высокая температура, сразу из кабинета Канариса я отправился в санчасть, перед этим попросил «Старшего Кума» созвониться с «лепилой» и оповестить его, что «епитимья» с меня снята!..
Внимательно и, как мне показалось, долго Канарис смотрел мне в глаза, хотел что-то сказать, но передумал, взял трубку и набрал номер:
— Сейчас к вам придёт осуждённый Доценко, он сильно простужен. Я, конечно, не доктор, но мне кажется, что ему нужен стационар…
Видимо, Начальник санчасти до этого имел совсем другое от него распоряжение и подумал, что кто-то решил над ним пошутить, а потому, мне кажется, спросил: кто звонит?
— Звонит заместитель Начальника колонии по оперативной работе, — взглянув в мою сторону, спокойно ответил Канарис. — Вот и хорошо, что узнали… Думать вы должны о том, как вам быстрее лечить больных, а оперативные вопросы позвольте решать мне, договорились? Вот и ладненько… — Канарис положил трубку, взглянул на меня и не без ехидства спросил: — Ещё что-нибудь?
— Об остальном мы с вами, по-моему, договорились?.. — хриплым голосом ответил я полувопросительно — мне действительно было так плохо, что не хотелось вступать в «игровую» полемику.
— Разумеется… В день выписки из санчасти вам скажут, в каком отряде вы будете работать…
— А разве вы ещё не решили? — Я изобразил некоторое удивление, в смысле: «Вы такой умный, что для вас это не составляет никакого труда!»
— Пока есть только одно место, а мне хочется, чтобы у вас был выбор из нескольких вариантов. — Глаза его смотрели серьёзно, но в голосе слышалась ирония.
Хотел я ответить шуткой, но был не в подходящем состоянии, да и решил не перегибать палку. Есть мудрая восточная пословица:
«Не будите спящего льва!»
А потому капнул немного «бальзама» на его самолюбие.
— Доверяюсь вашему опыту, — как бы подытожил я без малейшего намёка на обратную иронию и вежливо спросил: — Мне можно идти в санчасть, гражданин полковник?
— Да, конечно…
Он ответил так устало, что в тот момент мне показалось: передо мною сидит совсем другой человек, не тот, кто издевался надо мною во время «пахоты» на бревнотаске… А может, я ошибаюсь?
— Гражданин полковник, могу я напоследок задать вам вопрос? — неожиданно для самого себя спросил я перед выходом из кабинета.
— Пожалуйста.
— Слышал, вы не любите москвичей, у вас личная неприязнь ко мне или вас кто-то попросил «поработать» со мной? — Свои три вопроса я выпалил на одном дыхании, чтобы они прозвучали как один.
И снова он несколько минут смотрел мне в глаза, словно пытаясь что-то понять.
А потом вдруг тихо проговорил как бы про себя:
— Теперь я понимаю, почему вас, Доценко, посадила власть.
— Гражданин Начальник. — воскликнул я с некоторым недоумением, чтобы вопрос «почему?» прозвучал логично.
Но Старший Кум», словно не слыша моего обращения, продолжил свой монолог:
— Я очень внимательно изучил ваше дело ещё до того, как впервые увидел вас, и был уверен, что статья, по которой вас осудили, на вас ну никак не ложится. Хотел лично познакомиться, чтобы что-то понять, понять для себя. А тут мне. — Он вдруг осёкся — понял, что его откровенность может оказаться опасной для него. — Ладно, Доценко, давайте остановимся. На этом вы свободны.
— Совсем? — не удержался я от юмора.
— Только от ответов на ваши вопросы. — Он даже улыбнулся.
— Хорошо, обойдёмся без ваших ответов на мои вопросы, — моментально согласился я.
Но тем временем подумал, что было бы глупо не воспользоваться возникшим между нами некоторым доверием, а потому спросил:
— Хотите, я закончу за вас ответ, который вы чуть было мне не дали?
— Интересно…
— А тут вам позвонил какой-то Начальник или ещё кто-то и сказал: «Послушай, полковник, перекрой-ка ты кислород московскому режиссёру…» Вы: «С чего это вдруг?» Он: «А зачем тебелишняя информация? Сказано: „взлохмать" москвича — значит „взлохмать"! Всё понятно?» Вот вы и подумали: кто вам Доценко, чтобы из-за него рисковать карьерой, которая и так подпорчена? Да никто! Вот вы и откозыряли: «Есть!» Ну, что, я прав?
Этот разговор показался столь важным, что я даже подключил «систему Станиславского» — сыграл в диалоге двух совершенно разных людей. Разыгрывая возможный диалог, я внимательно следил за реакцией полковника и понял: попал точно «в десятку».
— Вам никогда не говорили, что вы — классный актёр? — неожиданно спросил
