Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
общества» – потому что они с самого начала мертвы. Для Печорина – потому что он никак не может найти выхода из своих противоречий. Хотя и хотел бы. Хотя и беспощаден к самому себе.
Далее метафора продолжает развиваться. Грушницкий говорит о Мери: «Это просто ангел». Печорин насмешливо размышляет: «…поэты …их столько раз называли ангелами, что они, в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту…» Местная молодежь дает доктору Вернеру прозвание «Мефистофель». Все эти сравнения, при всей их язвительности, не случайны, они связаны с главной темой лермонтовского романа, с историей страдающей и обреченной человеческой души. Душа Печорина «зажата» между мефистофелевским равнодушием доктора Вернера и ангельским, трепетным влиянием, которое на нее могут оказывать женщины; она может быть спасена ими, но вместо того демонически губит их.
Фатально ли это обстоятельство? Предопределено ли? Поначалу кажется, что взгляд Печорина на фатум неотличим от взгляда Максима Максимыча и ярославского возницы, который говорит рассказчику, «странствующему рассказчику»: «Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые». В «Княжне Мери» герой размышлаяет перед дуэлью: «…бросим жребий!.. и тогда, тогда… что, если его счастье перетянет? если моя звезда, наконец, мне изменит?» Кажется, что он, подобно большинству персонажей романа, убежден: человек – игрушка в руках судьбы, что «на роду» ему написано, то с ним и случится. Но вот мы добираемся до повести «Фаталист», и все усложняется до предела. Недаром здесь в роли рассказчика выступает сам Печорин, а Максим Максимыч оказывается в положении «рядового» персонажа; носитель индивидуалистического начала и носитель «патриархального» сознания словно меняются местами.
«Фаталист» Печорин вступает в спор с сербом Вуличем, который уверен, что все в мире случайно, и пистолет, приставленный к виску, может выстрелить, а может дать осечку. Значит, любой человек ведет игру с судьбой вслепую. Вопреки печоринскому предсказанию («Вы нынче умрете») пистолет и впрямь дает осечку, – но предчувствие Печорина все равно очень скоро сбывается: Вулич избежал гибели от пули, однако пьяный казак Ефимыч разрубил его шашкой надвое.
Рискнув разоружить этого самого казака, Григорий Александрович целиком полагается на судьбу, на фатум; а пуля, просвистевшая над его ухом, подтверждает правоту казаков, по-простонародному убеждавших Ефимыча: «Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!» Вроде бы к такому выводу склоняется и сам «герой нашего времени», который вопрошает себя: как тут не сделаться фаталистом?
Но тут вступает в силу закон противодействия. В самое последнее мгновение герой воздерживается от окончательного приговора, который готов сорваться с его уст. Потому что он сомневается во всем, в том числе – и во всесилии судьбы… Дойдя до края, маятник смысла поворачивает вспять. А вместе с ним начинает «раскачиваться» и авторское отношение к герою; как не имеет однозначного решения вопрос о свободе и зависимости человека от фатума, так не имеет решения и вопрос о том, предопределена ли печоринская погибель, или ее можно было избежать, найти противоядие… И да, и нет. И нет, и да.
Зато простодушному, хотя подчас и мелочно-самолюбивому штабс-капитану Максиму Максимычу все понятно. Его представления о мире предельно просты и потому однозначны: «Черт его [Вулича] дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..» Максим Максимыч никогда не колеблется, не признает полутонов. Он знает только два состояния, две роли: или милого, хотя и не слишком умного собеседника, или нерассуждающего служаки, «упрямого, сварливого» штабс-капитана. (Он так и говорит в некоторых случаях: «Извините! я не Максим Максимыч, я штабс-капитан».) Для того и введен в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко, особенно рельефно.
Злодей ли Печорин? Нет. Добрый человек? Нет. В лермонтовском романе с самого начала отброшены любые однозначные характеристики и оценки; «странствующий рассказчик» выступает в роли наблюдателя, а не в роли строгого учителя. Он замечает и холод, исходящий от Печорина, и его особую энергию, признает силу его масштабной личности, неординарного ума, бесстрашного характера. Тем более что о власти Печорина над окружающими говорят и Вера, и добрый Максим Максимыч: «Что прикажете делать? Есть люди, с которыми непременно должно соглашаться»; Печорин – из таких людей. Но что же случилось с ним? Как настоящая сила, молодость, энергия могут сочетаться в нем с безжизненным холодом? Это и есть главная загадка романа, в котором мотив неизлечимой скуки и вопрос о фатальной предопределенности жизни – главное.
Не нужно думать, что скука – отличительная черта Героя Нашего Времени, который был, видно, «маменькой избалован». Скучает в крепости рассказчик – ему не с кем поговорить. О скуке рассуждает и Максим Максимыч: «Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь да как тут еще водка – пропадший человек!» И недаром рассказчик, завершая повесть о Максиме Максимыче, говорит об «очерствении души» (так что своя история души есть и у штабс-капитана). А первое, о чем добродушный штабс-капитан заговаривает с Печориным при знакомстве («Бэла»): «Вам будет немножко скучно… ну, да мы с вами будем жить по-приятельски». Скучают дамы и раненые офицеры, собравшиеся на кислосерных водах в «Княжне Мери». Но у большинства героев скука бытовая, которую легко развеять интересным рассказом, приключением, наблюдением, чтением. Рассказчик утешается беседой с Максимом Максимычем и чтением записок Печорина; томясь на целебных водах, дамы и офицеры затевают романы и тем спасаются от скуки. А Печорин скучает от того, что не знает, к чему приложить свое дарование, свой ум; сильные чувства, не нашедшие себе применения, постепенно заболачивают его душу. И его разочарование в разы сильнее, чем разочарованность героев поколения Чацкого и Онегина. Он больше не тешит себя никакими иллюзиями, отдает себе полный отчет во всем, что происходит. И с окружающим миром, и с ним самим. Причина печоринской скуки не в отсутствии внешних впечатлений, а в «преждевременном омертвении души». Ни автор, ни рассказчик, ни сам герой не знают лекарства от этого «омертвения».
Поэтому неизбывную тоску, бытийственную скуку Печорина не могут исцелить любовные интриги. Не спасает даже страсть, которая вспыхивает, но затем гаснет и начинает тяготить («Бэла»), или вернувшаяся настоящая любовь: «Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса…» Любовь возвращает герою энергию ровно до той поры, пока его разъедающий, демонический ум не уничтожит свежесть чувства.
Недаром сюжеты трех «любовных» повестей цикла – «Бэла», «Тамань» и «Княжна Мери» – зеркально отражаются друг в друге. Бэла и Мери символизируют собой противоположные полюса.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
