шел к ней, зная, что ей нужно, но все еще не уверенный, смогу ли я передать это так, чтобы утешить ее. Мои слова казались бессмысленными, сломанными.
Движением моего запястья жалюзи закрылись, окутав нас темнотой. Диван прогнулся, когда я сел рядом с Фэллон и прижал ее к своей груди. Долгое время мы оставались так. И по прошествии времени мы обнаружили, что лежим на диване, переплетенные. Фэллон судорожно втянула воздух и уткнулась лицом мне в шею. Ее тело дрожало в моих объятиях, и слезы казались сосульками на моей коже. Мое сердце лишилось дара речи.
Могу ли я так сказать? Возможно ли, что мое сердце лишилось дара речи? Это было чертовски похоже на то. Я не знал, что делать, кроме как крепче прижать ее к себе, проводя ладонью вверх и вниз по ее спине.
Единственные слезы, которые выплакала Агата, были слезы растерянности и ярости. Я много раз был свидетелем криков Джоли, и Джоли плакала так, как будто вкладывала в это все свое тело, неряшливая, мокрая, с покрасневшим лицом, плачущими руками и дрожащими плечами, чтобы весь город знал, что Джоли Блэквелл расстроена. Я научился помогать им, я рос вместе с Джоли и Агатой, но это… это было по-другому. Я слышал, как сердечная боль Фэллон вырывается с каждым прерывистым вздохом.
Всхлипы Фэллон были тихими, мягкими и нежными, как неуместные капли дождя, скатывающиеся по запотевшему окну. Каждая слеза скользила по моей коже, каждая была крошечной каплей воды, такой маленькой по сравнению с океаном. Почти незначительный. Но нет. Конечно, нет. Она плакала, не на публику, но использовала меня как щит. Она хотела побыть одна в своих слезах и также нуждалась во мне здесь. Я молчал и давал ей время, пока ее тихие всхлипы не заставили ее уснуть. Потом, наконец, сон овладел и мной.
Где-то между днём и ночью…
Надвигался вечер. Когда ты сын леса, тебе случалось знать подобные вещи, что означало только то, что мы спали по меньшей мере десять часов. Я был уверен, что никто из нас никогда не спал так долго.
Фэллон пошевелилась, и легкое, как перышко, дыхание сорвалось с ее губ, коснулось моей шеи. Мы лежали на боку, и моя рука скользнула под ее рубашку, прижимая ее к своей груди. Она свернулась калачиком в моем теле, принадлежа ему и заполняя все мои пустоты. Я зарылся лицом между ней и подушкой, желая жить рядом с ней вечно.
Несмотря на мою полноту, угроза того, что должно было произойти, всегда была на один мстительный шаг позади нас. Преследование Фэллон и срыв посвящения в Священное Море были признаком неповиновения Ордену по двум отдельным пунктам. Я не только прервал ритуал, но и забрал девушку, которая, как мне сказали, никогда не будет моей.
Но она была, и, оглядываясь назад, я бы сделал это снова, и снова, и снова.
К этому времени Джон уже отправился в дом Моргана, перевез тело Бенни в морг, вероятно, также прибрался, потому что он проникся симпатией к Фэллон и не хотел бы, чтобы она столкнулась с последствиями. Тем не менее, город не пришел для того, чтобы устроить ад. Орден никого за мной не посылал. Что-то должно было произойти за эти последние десять часов, чтобы выиграть мне больше времени. Возможно, вмешался мой ковен.
Лежа здесь с ней, я думал о том, чтобы убежать и встретиться лицом к лицу со своим ковеном, чтобы попросить помощи, чтобы увезти Фэллон и меня подальше отсюда. До этого момента я ни разу не думал о том, чтобы покинуть Воющую Лощину. Мы могли бы быть вместе. Но ковен никогда не согласится расстаться со мной, и пока я проклят, каждый день во внешнем мире будет представлять опасность для Фэллон. Плюс, Ковен Норвежских Лесов был моей семьей, развращенный и сбитый с правильного пути, но все же моей семьей.
Это были мои решения, мои поступки, и для этого мне пришлось бы столкнуться с ними лицом к лицу. Бегство было реакцией того, кто боялся. Я лучше умру честным человеком, чем проживу эту жизнь трусом.
Раздался стук в дверь. Я выскользнул из-под Фэллон и выпрямился. Стук раздался снова, и я двинулся через дом в полной темноте, по привычке проверяя, надежно ли закреплена моя маска. Мое дыхание застряло в груди. Мои мысли бешено метались.
«Они здесь», — подумал я. Вот оно.
Прежде чем открыть дверь, я еще раз оглянулся на девушку. Моя девочка.
Я повернул ручку фонаря, пока не вспыхнуло пламя, затем снял его с крючка. Дверь приоткрылась на щепку. Холодный озноб проскользнул сквозь щель, и Агата стояла на моем крыльце, кутаясь в толстое пальто. Седые пряди ее волос выбились из-под галстука и теперь растрепались, обрамляя лицо.
— Это правда? Ты вмешался в ритуал Священного Моря? — быстро спросила Агата. Я вышел на крыльцо, тихо прикрыл за собой дверь. Агата посмотрела мне в глаза, когда ее взгляд преобразился всезнающе, в равной степени смущенный и растерянный. Ее рука дрожала, когда она положила ее на основание шеи.
— Боже мой, Джай, она сейчас там?
Я едва мог смотреть на нее.
— Да.
Ее твердая рука ударила меня по лицу, и моя голова дернулась в сторону.
— Я не могу тебе поверить! Почему ты так поступил со мной?
Я закрыл глаза, слыша, как ее глаза наполняются слезами.
— Нет… нет, Джай. Почему ты не мог просто держаться от этого подальше? Почему ты не мог держаться на расстоянии? ПОЧЕМУ? — крикнула она, не в силах сдержать свои эмоции в горле. — О боже, они принесут тебя в жертву. Они сожгут тебя в «Плетеном человеке», Джулиан Джай. О боже! — воскликнула она. — Почему?! Почему ты так поступил со мной?
Покачав головой, я расправил плечи, пытаясь найти слова, чтобы объяснить, что я не могу быть вдали от Фэллон. Это нанесло ущерб моей душе. Я никогда не смог бы вырвать Тьму или очистить ее начисто. Но с ней, рядом с ней я был другим. Я снова был собой, а не чем-то проклятым или больным. С ней я был самим собой в той же степени, в какой принадлежал ей. С ней Тьма не могла коснуться меня.
Поэтому, когда мои глаза остановились на обиженных и испуганных глазах Агаты, я мог говорить только правду. — Я люблю…
— Не смей! — закричала она, качая головой.
— Не смей произносить эти слова, ты не имеешь права!
Моя мать била меня по груди, снова и
