здорово. Как-никак — комсомолка, свой человек, происхождения пролетарского, все понимает с полуслова, и не нужно ее перевоспитывать, как Анжелику — явного выходца из мелкобуржуазной среды. Но, поймав себя на том, что такие рассуждения опасны и что я слишком уж пристально разглядываю Наташу, я покраснел и даже закашлялся.
— Нужно освободить эту посудину, — сказал Головацкий, подымая тяжелую крынку с молоком. — Я предлагаю вот что: в ожидании шашлыка сейчас молочка перехватить малость, а уж потом заняться стряпней.
— Да разве можно? — испугался я. — Сперва мы выпьем молоко, потом вино, и тогда такое получится, что никто и шашлыка не захочет!
Головацкий иронически глянул в мою сторону, прищурил глаз и сказал:
— Ты слабо разбираешься в медицине, Василий Миронович Манджура! Еще древние римляне говорили: «Пост винум лак — тестаментум фак. Пост лак винум — медицинум!»
— Что это за чертовщина такая? — спросил Шерудилло.
— Не чертовщина, а латынь! — сказал солидно Головацкий. — «После вина молоко — пиши завещание. После молока вино — медицина!» Разве страшно?
И хотя я попал впросак со своими преждевременными опасениями, мне стало приятно, что у нас такой секретарь ОЗК. Даже латынь знает. И я порадовался тому, как он «умыл» немного задающегося Шерудилло…
Толя стал по очереди поить нас густым, пахнущим печью молоком.
Хорошо было пить его здесь, на траве у реки, быстро несущей свою чистую, прозрачную воду в камышах. Одно плохо — надо спешить было, потому что посуда предназначалась для пятерых.
— Кто напился — собирайте дрова для костра! — распорядился Толя.
Вместе с Вуковичем мы удалились в глубь рощицы, подальше от реки и стали подбирать хворост, разные коряги, а то и обламывать с деревьев сухие ветви.
— Почему удачный день у вас сегодня, товарищ Вукович?
— Тебе рассказать можно, Манджура. Ты — пограничный парень, нам помогал здорово и болтать не будешь. Был я, понимаешь, в Харькове. В командировке, по одному заданию. Да и кокаин отвозил туда заграничный, что мы у контрабандистов забрали. Целый месячный урожай кокаина. Лучшей фирмы «Мерцка», в желтых таких флакончиках…
— Чтобы зубы рвать не больно?
Вукович рассмеялся.
— Нюхать, а не зубы рвать! Есть такая порода больных людей, наркоманов. Вот как пьяница без водки не может, так они без кокаина. Ну, контрабандисты этой слабостью людской пользуются. Покупают в Польше кокаин по сто двадцать злотых пять граммов, а продают у нас по тысяче двести рублей. А разведчики их тоже на «коке» играют: как узнали, что кто-либо без кокаина жить не может, подсыпаются к нему и давай играть на этом. За каких-нибудь десять граммов пытаются военные тайны выведать. А кокаинисты, как ослепленные, идут на вражескую удочку, они ведь люди без воли, тряпки занюханные, вот кто…
…Снова, как в ту ночь, когда сидели мы с Никитой после посещения начальника управления ГПУ на ступеньках близ кафедрального костела, приоткрыл мне теперь уж сам Вукович окно в опасный, неведомый мир тайной борьбы с нашими врагами, сказал такое, о чем я раньше и представления не имел.
— А зачем вы кокаин в Харьков отвозили? Разве нельзя было его там, на границе, уничтожить?
— Уничтожать его нет смысла. Это не только наркотик, но и лекарство, причем очень и очень дорогое; оно большую ценность для государства представляет. Остальную контрабанду мы в городе с аукциона продаем после ее оприходования, а кокаин нужно в центральное управление сдавать.
— Ну, а тип, про которого вы намекали, при чем?
— Так вот слушай! Еще в Киеве, дожидаясь во время пересадки поезда, заметил я одного пассажира, который показался мне подозрительным. Кепка у него не наша, заграничная кепка, особого покроя. И глаза странные, настороженные, холодные глаза чужого разведчика. Смотрит на тебя, и ты чувствуешь за этими глазами не только иную, хитро спрятанную жизнь, но и какие-то тайные, хорошо замаскированные цели. Тебе, положим, этого не понять, тут нутром чуять надо…
— Так надо было его там хватать сразу, на вокзале, если вы были уверены.
— Хватать и спугнуть? А если у него документы в порядке? За одно подозрительное выражение глаз да за фасонистую кепку задерживать человека мы не имеем права. Я поступил иначе. Подождал, пока подали поезд, и сел с ним в один вагон, благо что плацкарты он не взял, а протискался в общий. Лег с ним рядом на верхней полке в одном купе и сразу захрапел. Повертелся он тоже, глянул на меня, сонного, и задремал. А надо тебе сказать, что для агентов вражеских, особенно когда у них явки горят, поезд часто заменяет гостиницу, даже при езде на короткие расстояния. Спит морским сном: одно ухо отдыхает, а другое слышит. Убедился я, что он задремал, слез тихонько с полки, вынул парабеллум, толкнул его сразу под бок и крикнул: «Эй ты, илесь дал за чапке?» А он спросонья по-своему: «Пьенць злотых!» Осветил я его фонариком, приказал руки вверх поднять, а в Фастове с ним вместе сошел. Сдал его линейному уполномоченному ОДТОГПУ. Обыскали его, молодчика, и что ты думаешь? Документы верные. Чисто сделаны. А у самого в кармане — две немецкие гранаты, наган да «стейер» с пятью набитыми обоймами. Но эти «пять злотых» — самая веская улика: какой же советский человек, даже спросонья, даже в бреду, скажет, что он покупал свою одежду за злотые, марки или фунты стерлингов? Повезли его, молодчика, сразу на дрезине в Киев.
— Здорово вы его поймали, — протянул я с восхищением. — А куда он ехал?
— Кто знает? Пусть его, голубчика, теперь наши хлопцы в Киеве размотают.
— А много таких агентов пробирается к нам? — спросил я осторожно.
— На наш век хватит. Сказал же Феликс Эдмундович, что если ГПУ и умрет, то только через пять минут после гибели капитализма, но ни одной минутой раньше… Ну, давай возвращаться. Тут на добрый костер хватит, а ребята еще поднесут! — И, затянув узеньким ремешком охапку хвороста, Вукович легко взвалил ее на плечи. Отмахиваясь от комаров, уже начинавших жалить нас в тени, он пошел к реке.
…Пока мы собирали валежник, Головацкий и Наташа, сидя на траве, обрезали с бараньей ноги мясо. Головацкий срезывал его ломтями, а потом делил на кубики примерно одного размера и швырял в крынку. Тем временем Сережа Шерудилло чистил поодаль чеснок, отшелушивая с зубчиков белую кожуру. Наташа старалась подражать Толе, но у нее не было той уверенности, что у нашего шашлычного мастера.
— А нам что прикажете делать? — спросил Вукович.
— Чистить лук и резать круглыми дольками, — бросил Головацкий.
Оказалось — это самая паскудная работа. Уже
