должная награда, за должным преступлением — должная расплата. Если же награда не по заслуге, хотя бы ее и предлагали, следует отказался; и если расплата за дело, то, хотя бы и предлагали помилование, не следует делать для себя исключение [из закона]. Если с такой мерой подходить к делам государственным, будет выгода; если ее распространить на властителя, он будет удачлив в делах. Во внутреннем — нужно обращаться к собственному сердцу, и только если оно не противится — действовать.
Конфуций увиделся с циским Цзин-гуном, и тот предложил ему в кормление Линьцю, но Конфуций отказался и не принял [пожалования], а ученикам своим сказал об этом: «Как меня учили, цзюньцзы получает награду за должные заслуги. Я же ныне докладывал Цзин-гуну, но Цзин-гун не стал действовать сообразно моим советам, зато в благодарность за них предложил мне Линьцю. Разумеется, он совсем не понимает меня, Цю!» Он велел ученикам запрягать повозку, откланялся и отбыл. Конфуций — муж в холщовой одежде, служил в Лу в управе прокурором, а между тем и властителю десяти тысяч колесниц было с ним трудно сравниться в поведении, а советникам трех династий — в ясности мышления: поистине он не ошибался в вопросе о том, что принимать и что оставлять!
Мо-цзы отправил своего ученика Гуншан Го в Юэ. Гуншан Го изложил там учение [о должном] Мо-цзы, юэскому вану оно понравилось, и он ему сказал: «Ваш учитель может приезжать к нам в Юэ. Передайте ему, что готов почтить его по этому случаю землями У, по берегу реки Инь, и приписать ему 300 шэ[378] в качестве пожалования». Когда Гуншан Го вернулся обратно к Мо-цзы, тот его спросил: «Как на твой взгляд, способен ли юэский ван понять мои слова и принять мои принципы?» Гуншан Го ответил: «Боюсь, что нет». Мо-цзы сказал: «Видимо, не только юэский ван не в состоянии понять меня, но и ты, хоть мне и учеником считаешься, тоже ничего у меня не понял. Если бы юэский ван послушал мои речи и принял мои принципы, то я, Ди, принял бы от него платье по росту и стол по аппетиту, как рядовой гость-бинькэ, отнюдь не претендуя на должность советника-ши. Однако коль скоро юэский ван не понимает моих слов и не принимает моих принципов, то пообещай он мне даже все царство Юэ, я бы его не принял. Потому что принять царство от царя, который не понимает моих слов и не принимает моих принципов, означало бы тем самым продажу самого себя, а если уж продавать себя, то к чему за этим ехать в Юэ, когда это можно сделать и в срединных царствах».
Во всем, что касается человека, необходимо зрело рассуждать. Среди простых мужиков в Цинь часто из-за мелочной выгоды судятся даже старшие братья с младшими, обвиняют друг друга ближайшие родственники. А в этом примере — мог бы получить целое царство, но из-за боязни нанести ущерб собственным принципам отказывается от него — вот уж поистине люди следят за своим поведением! Как далеки они от циньских мужиков!
Чусцы воевали с усцами, войско чусцев было малочисленно, усцев было много. Цзы Нан, чуский полководец, тогда сказал: «Если сразимся с усцами — непременно потерпим поражение. Привести к поражению войско вана, к позору — имя вана, к сокращению — земли — это то, что верный подданный не может стерпеть». Он не сообщил об изменении своего решения вану, а прямо направился обратно в столицу и уже из предместья послал сообщить вану об изменении своего решения: «Прошу разрешения умереть!» Ван сказал на это: «То, что вы, командующий, вернулись, следует считать для нас удачей. А если вы искренни и приносите удачу, к чему же вам, командующий, умирать?» Цзы Нан ответил: «Если считать отступившего без приказа невиновным, то в будущем командующие вана будут под предлогом невозможности выиграть сражение и ссылаясь на мой пример самовольно отступать. В этом случае вышло бы так, что Чу в конечном счете стало бы мишенью для битья всей Поднебесной!» С этими словами он лег на меч и закололся. Ван сказал: «Таков образ действий зрелого мужа и командующего!» И он приказал похоронить его в гробу из тунга трех цуней толщиной, приложив плаху и секиру.
Вся беда властителя в том, что, когда он сохраняется, он не знает, отчего он сохраняется, а когда гибнет, не знает, отчего гибнет: по этой причине он то и дело оказывается между существованием и гибелью. А между тем эти гибель и существование можно предусмотреть! Распространение власти из таких малых столиц, как Вэй или Ци, подчинение им множества царств зависит как раз от этого. Все дело в правильном расчете! Чего только не было на протяжении сорока двух поколений правителей царства Чу — и мятежи Гань Си и Бо Гуна, и предательства полководцев Чжэн Сяна и Чжоу-хоу [из Цзинь], а между тем и по сей день Чу — великая держава — это что же, оттого, что все время там были такие, как Цзы Нан? Нет, конечно, просто эпизод с ним был известен не одному поколению [чуских] подданных.
Во времена чуского Чжао-вана жил некий муж по имени Ши Ду. Как человек — прямой и бескорыстный. По повелению царя он исправлял должность прокурора при дворе. Некто убил человека, и при расследовании убийства Ши Ду задержал убийцу. Оказалось — это его собственный отец. Тогда он повернул свою колесницу и вернулся в управу, где доложил: «Убийца — отец Вашего раба. Для меня невыносимо применить закон по отношению к собственному отцу; поощрять же убийство как вид преступления — значит попрать закон в государстве, что также невозможно. Мой долг как подданного ответить перед законом за то, что я нарушил закон!» И он положил голову на плаху, прося у вана разрешения умереть. Ван сказал: «Вы гнались за ним, но не догнали, за что же тут отвечать перед законом? Займитесь другими делами». Ши Ду отказался в следующих словах: «Того, кто не делает всего возможного для своих, нельзя считать почтительным сыном; того, кто на службе правителю пренебрегает законом, нельзя назвать верным подданным. То, что Вы, государь, велели меня помиловать, — Ваше милосердие как высшего над людьми; то, что я не смею нарушить закон, — это мой поступок как подданного». Он не покинул эшафота и сложил голову при дворе вана. Считающий, что тот, кто призван охранять закон, должен смертью отвечать за его нарушение, что невозможно
