святилище.
Утром взошло солнце, а вечером оно закатилось, а старец все еще не умер. Жила еще и изувеченная змея. Своею кровью мудрец начертал на ее белой чешуе последние знаки своей мудрости, что привели его к гибели, и оставил этот бренный мир. Почуяв, что тело человека остыло, изувеченная змея уползла прочь, в холодное болото, и заснула там в стылой норе. Потому никто не узнал, как кукла императора вернулась, чтобы сжечь в яростном огне и святилище, и тело старика. Ибо на тех листах было записано девяносто девять сутр, но не было той последней — оставшейся на коже белой змеи. Старец, покидая этот мир на милость будд, не мог оставить его без надежды на освобождение от тяжкого присутствия мстительного кровавого духа, проникшего в мир из-за его тщеславной юношеской жажды знаний и бессмертия.
А через год люди, устраивавшие заливные поля для риса, запрудили ручей ниже по течению, и разлившееся озеро скрыло и болото, и место происшествия, оставив после себя лишь жуткую легенду.
Прошла тысяча лет, и земледельцы, пожертвовавшие духу озера девушку во время великой засухи, потревожили спавшую на дне озера белую змею.
За прошедшую тысячу лет белая змея необратимо преобразилась и явилась драконом.
***
— Вот такая история, — произнес жрец. — Весьма поучительно и вдохновляюще.
Все почтительного кивали, негромко соглашаясь. Поучительно, чего уж там…
Нагасиро негромко хмыкнул в полутьме.
— Может, вы что-то хотите добавить, молодой человек? — повернулся к его темному углу седой жрец.
Он смерил молодца взглядом с ног до головы, задержался на ярких узорах одежды с актерского плеча, на вызывающе красных, под героическую старину, ножнах его меча, на блеске золотой монеты, зажатой вместо цуба между лезвием и длинной рукояткой, на буйном хвосте волос, заменявшем Нагасиро воинскую прическу. Взгляд жреца нельзя было назвать довольным. Впрочем, встречный взгляд Нагасиро дружелюбным тоже не был.
— Там много чего еще произошло, — сквозь зубы отозвался Нагасиро. — После. Мне дед рассказывал.
— Ну так, может, расскажешь нам? — седой жрец улыбнулся одними губами, но не холодными глазами. — Расскажи нам, что ты знаешь.
Нагасиро покачал головой, снова хмыкнул и, помявшись немного, негромко продолжил рассказ своего отца.
Глава 13. Сотая сутра тысячу лет спустя
Сначала они просто ходили толпой вдоль берега, молотили в медные тазы и гудели в спиральные раковины, а затем засыпали озеро лентами белой бумаги, испещренной невнятными просьбами и беспомощными угрозами. Текучая вода быстро унесла металлический привкус туши.
В следующий раз они опрокинули в озеро бочек двадцать сакэ, убогие. Извели замечательный напиток, надолго испортили воду сивушным запахом.
Но когда они в конце концов заживо скинули с лодки в воду затейливо украшенную девицу в парче и яшмовых ожерельях, мое терпение иссякло. Утопленников мне тут только и не хватало.
Пришлось вытащить захлебывавшуюся девицу на поверхность — местный люд такого явления спокойно, конечно, не перенес и дал деру к берегу, оставив меня с сомлевшей девицей один на один.
Долго я не думал. За облетевшим деревьями на берегу подымались затейливо изогнутые крыши большого буддийского храма. Монахам положено принимать пострадавших — обязанность у них такая. В храм — значит в храм.
Естественно, я не отправился туда как есть.
Туман поднялся над озером, напугав народ по берегам пуще прежнего, накатил на берега, скрыл прибрежные рощи, перевалил через храмовую ограду и заполнил двор по самые крыши, встревожив почтенных шафранорясных монахов своей внезапностью.
Хватит с малых сих страхов на сегодня. На верхний этаж пятиярусной молельной башни, подымавшейся над туманом, я ступил уже в человеческой форме, с девицей на руках. Оказалось, для меня это так же естественно, как струиться туманом.
Оставляя мокрые капли на полированных досках пола, я прошлепал босыми ступнями через весь этаж, отнес девицу к алтарю и уложил около него со всеми удобствами. Потом огляделся: куда же это я попал?
Деревянные полки с ячейками, полными бумажных свитков, подымались до самого потолка. Свиткохранилище. Как удачно. Немолодого уже местного служащего я обнаружил тут же — обмерев в укромном уголке между полок, крупно потея, пялился на меня.
— Почтенный, — обратился я к нему. — Не найдется ли у вас тут какого-нибудь исчерпывающего исторического труда, посвященного событиям за последнюю тысячу лет?
В ответ малый с диким воплем унесся по лестнице вниз. Вот так и не удалось приникнуть к чистому источнику знания. А потом девица очнулась, тоже завопила, внизу замолотили в колокол, в общем, стало излишне шумно, и я покинул сию обитель.
Вернулся я уже ночью, когда огромная полная луна залила белым светом верхний этаж свиткохранилища. Было тихо и прохладно, на полках лежали синие тени.
К моему возвращению подготовились. Низкий лакированный стол гостеприимно дожидался меня, в напольных поставцах с каждой стороны стола стояло по зажженной свече. На столе: свитки, стопка листов разрезанной бумаги для заметок, тушь, уже растертая в каменной тушечнице, несколько кистей. Для работы все было готово.
Так. И что тут для меня приготовили? Исторические труды, значит? В стихах. Ну, полакомимся.
Меня никто не тревожил. Стрекотал сверчок. Монахи шли на ночное бдение на цыпочках. Свечи весьма пригодились, когда под утро закатилась луна. Я читал свиток за свитком, брал новые с полок. Тысяча лет прошла, а о моем враге никаких упоминаний. И никаких упоминаний о мудреце и его труде. Словно его никогда и не было. Ни его самого, ни его самоотверженного похода, ни блистательного труда, способного поднять склизкого гада из глухой тьмы к алмазным чертогам небес и развеять неуспокоенного духа.
Это навевало непривычную печаль.
Солнце уже всходило, я заканчивал «Повесть о делах Токугавы Иэясу», когда снизу по лестнице неслышно поднялся тот вчерашний служка, все так же потеющий от страха, со стопкой одежды в руках. Подошел, часто кланяясь, запинаясь, передал письменное приглашение. Приглашение, составленное в крайне изящной форме, для господина дракона от господина настоятеля Сонсина позавтракать в просвещенном обществе друг друга.
— Откушать опосля трудов, того, — малый часто кланялся. — И вот одеяние достойное вроде.
То, как я на него пялился, малого пугало до дрожи. Но стоял — не уходил. Смелая козявка.
Я оставил свиток, поднялся из-за стола, взял со стопки с его рук лежавшее сверху нательное кимоно. Развернул.
Должно быть впору.
Монастырь не мой. Я пожал плечами и начал одеваться. Впервые в жизни.
***
— Тебя как зовут? — спросил я, ступая
