златыницю с трицетью пети жерепьцямы; гди мне достать?» — страшитця, вишь. Мать говорит: «Это не служба — службишко, а служба вперёд буде (эще страху сулить ему). Богу молись, спать ложись...» Он Богу помолился, спать лёг; мать вышла на крыльце, смахла тонким полотном, налетело тридцять два сокола, оввернулось трицять два молодьця. «Што, сударыня, делать?» — «Пригоните кобылицю златыницю с тридцятью пети жеребьцямы, к утру-свету на царьский двор приставьте». Оны к утру-свету пригнали на царьский двор. Она поутру встала, сыну и говорит: «Поди-ко, дитятко, на царьский двор, жеребьця и подрачивай и похаживай по царьскому двору. Вот, он пришол на двор, коней подрачиват и похаживат, а царь поутру встал, вышел на волхон, эще больше его возлюбил, эще больший чин дал, эще под стражу больше кресьян дал. Вот, он опеть пошол к матери домой, а эты кресьяна опеть пошли на роботу и между собой говорят, што его надо решить, штобы он не был над нама, не роспоряжался». Ну, вот это соловей опеть повёрнетьця старушкой и им говорит: «Куда вы, кресьяна, пошли? Подите скажите царю: он хочет города сделать с пригородкамы, терема с притеремкамы и на кажном терему по жалкому колокольчику». — «Э, старый чёрт, што ты говоришь?» — Она говорит: «Подите скажите царю: он хотел сделать города с пригородкамы, терема с притеремкамы, и на кажном теремочьку по жалкому колокольчику, он этого не сделаэт, его царь казнит, не бывать ему живу». Оны опеть и сказали, царь опеть его и достал к себе. «Што же ты с кресьянмы думу думаэшь, а не с царём: хочешь город сделать с пригородкамы (как выше) по колокольчику, а если не сдилашь, то голова твоя на плаху». Вот пошол к матери (повторяется то же, что и в предыдущем случае)... Мать ему говорит: «Поди сходи к царю, скажи, штобы было бы лес и чугун, и серебро, и мидь, и чугун, бравьянту было бы довольно всякого». Ну, он шол, сказал царю; у царя всё не долго, исправил ему всё. Вот, мать опять вышла на крыльце, смахла тонким полотном, налетело трицять два сокола, оввернулось трицять два молодця. «Што, сударыня, делать?» — «Сделайте города с пригородкамы, терема с притеремкамы и на кажном теремочьку по жалкому колокольцику.» И стали делать ей, што она приказывала. Она сына опеть и будит: «Возьми, — говорит, — молоток, да поди, пощалкивай, поколачивай гвоздики, аль што в этом строеньици», быдто у него и делано. Царь вышел на волхон, весьма его возлюбил, эщё чин дал. Потом опеть... (повторяется по старому). А этот соловей повернетьця старушкой, опеть на стрету идё: «Што ж, вы, кресьяна, думаэте; он, — говорит, — хотел сделать кораб, штобы ходил по суши, по воды, подите, донесите царю». Ну, вот оны и сказали царю. Царь опеть послы послал и опеть его и томит: «Што же ты с кресьянма думу думаешь, а не с цараём (а он и сном дела не знаэт — соловей всё еберзит-насказыват)? Сделай, — говорит, — кораб, штобы ходил по суши, по воды, а если не сделаэшь, голова твоя на плаху». Он опеть идет к матери, прикручинился (и т. д.). Мать его назад отослала, штобы был лес готов и бравьянт всякой, што на караб. Он шол опеть, царю сказал, у царя всё не долго, исполнил, всё его. Пришол опеть, мать говорит: «Богу-то молись, да спать ложись...» А сама вышла на крыльце, смахла тонким полотном, налетело трицять два сокола, оввернулось трицять два молодця: «Што нам, сударыня, делать?» — «А сделайте караб, штобы ходил по суши, по воды». Ну, вот оны сделали ночью караб. Наутро мать говорит: «Поди-ко, дитятко, на караб, стружки попахивай, да покидывай». Царь вышол на волхон, эще больше возлюбил его, эще чин больший дал. Опеть эты кресьяна пошли на роботу (и т. д.). Эта старушка им и говорит: «Подите, скажите царю: он ведь не жанат, он хочет достать из-за синего моря, из-за огненной реки царь-дивицю ему замуж, а уж ему не достать», — говорит. Кресьяна... (и т. д.). Царь послал послов, он опеть пришол, царь говорит: «Што ты думу думашь с кресьянмы, а не с царём? Достань мни дивицю из-за синего моря, из-за огненной реки, если не достанешь голова твоя на плаху». Опеть пошол к матери (и т. д.). «Как же мне не кручинитьця, — велел мни царь достать дивицю из-за моря синего, из-за огненной реки». А мать ему говорит: «Умил соловья поймать, так умий погоревать. Поди, — говорит, — сходи, скажи царю, штобы разного товару караб был нагружон». Он шол, царю сказал. У царя всё недолго, царь нагрузил караб товару. Ну, вот он пришол к матери. Мать ему говорит: «Ну, вот, дитятко, отыщы батюшкова Миколу и молись ему со слезамы и пойидешь; станешь на караб и скажешь: "Ну-тко, караб, полетай-ка, караб, за синее море, за огненну реку к царь-дивици"». Ну, вот мать и наказыват: «Караб летит, летит, да станет середь синего моря, вот ты ему и говори, кораблю: сутки стоит, налетит Могуль-птица, хочот караб сглонуть, ты моги што-нибудь отсиць у Могуль-птици». Он сутки простоял, она налетела, он хочё караб сглонуть, а он взял саблей ударил, крыло отсек у ей. Вторыи сутки стоит; выстал лёв-звирь, хочё караб сглонуть. Он взял, саблей ударил, ухо отсек у лёва-зверя. На третьи сутки стоял; выстала кит-рыба; он саблей ударил, вырвал зуб. Потом опеть и поехал дальше за синё море, за огненну реку. Ну, вот приехал на царьской двор, царевна увидала, и нянек, служанок всих стреложила, оделась и пошла на караб. «Што за чуда за такое объявилось, што за караб, поти посмотреть». Ну, вот она зашла в караб и зачала товару брать, а деньги он не йимаэт. Сам вышел на караб: «Ну-тко, караб, полетай-ко, караб, в своэ место». Караб полетел, а она х карабли ходит, товар выберат. Товару наберала, вышла на караб и выйти не ведат куды — увезена. Ну, вот царь его опеть стретаэт со всей силой, со всим солдасьвом, стритил его, эщё весьма возлюбил. Эта дивиця царю говорит: «Веть, говорит, я так за вас замуж не иду. Сделай сруб, наклади в сруб смолы, пороху, скалы (лесу), да зажги, да вокруг этого сруба мы пойдём троима, вишь» (он в походушках, поездушках вырос большой). Ну, вот оны пошли вокруг сруба, царь фпереди, царевна всед, а молодець за ней сзади. Она пехнула
