Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
в чернильницу.
С тех пор прошло уже больше полувека. И я не знаю, что сталось со Светой Клещевниковой. Где она? Чем занимается? Жива ли? Но в независимости от того в этом она мире или ином, поскольку: «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо у него все живы», мне хочется попросить у нее, пусть и очень запоздалое, прощение за то, что я, так нередко, увы, обижал ее, не зная даже, отчего. Но точно не со зла.
Да и на Олега Конторина я зла теперь не держу. Ведь характер, как известно, не лечится. А он по натуре своей был действительно все-таки предатель и любил нападать со спины. И однажды тоже получил удар в спину, от одного из своих бывших «корешей», который после очередной отсидки вонзил ему под левую лопатку нож, лезвие которого угодило в самое сердце. Поговаривали, что причиной тому стал отказ Олега в очередной раз дать ему денег на водку. Но так это было или не так, я не знаю. И случилось это все уже в семидесятых годах прошлого века, когда и сам Олег стал начальником все той же продовольственной базы, сменив своего отца, «быстро сгоревшего» от рака печени…
Очнувшись от своих мыслей, я снова взглянул на девочку-калеку и увидел, что она сосредоточенно и почти не слышно, со строгим лицом, подпевает хору.
«Значит, знает почти всю литургию, – подумал я. – Какая умница!»
И еще я заметил, как она, неуклюже пытается дирижировать себе рукой, с длинными, бледными, красивыми пальцами. Однако рука плохо слушалась ее. Только чуть поднималась и опускалась вновь, не желая производить плавные, ритмичные движения из стороны в сторону.
А иногда Люда откидывала голову на подголовник кресла и улыбалась, какой-то странной улыбкой, порою похожей на гримасу, своему отцу, стоящему за ее спиной. Но и это движение, как было ощутимо, давалось ей с трудом. При этом глаза ее как будто закатывались и были видны лишь их белки. И так она мне в эти минуты напоминала Клещевникову Свету.
«Бедняга, – думал я, украдкой поглядывая на Люду, – какое же это, наверное, несчастье – чувствовать себя такой…»
К причастию матушка отца Николая, молодая, симпатичная, стройная женщина лет двадцати пяти, поднесла их маленькую, всю в рыжих кудряшках, дочь, годков трех. И с ними же, держась за длинный материн подол, к чаше подошел сын батюшки, мальчик лет четырех – пяти, с очень озорным лицом, неизменившимся даже в этот торжественный миг. За ними Сергей Карандин подвез к причастию Людмилу, лицо которой прямо-таки просияло от счастья, когда батюшка поднес к ее раскрытому рту ложечку «со Святыми Дарами» и торжественно произнес: «Причащается, раба божия Людмила, во оставление грехов и в жизнь вечную, аминь…»
«Да какие уж у нее грехи, если она с рождения такая? – подумалось мне. Это мы все в грехах, как в коросте. Вон и постоянный, в отличие от прочих, трудник Геннадий причащается вслед за Людмилой. А поговаривают, что он когда-то человека убил. Ой, да мало ли что говорят! – укорил я себя. – Не надо осуждать других. Тогда, глядишь, и тебя никто не осудит. Лучше, как говорит батюшка, свою: «грядку от сорняков пропалывать, а на чужой огород не заглядываться».
Всего причащающихся было человек девять. И в основном это были женщины, двое из которых пели в церковном хоре.
По окончании службы, когда немногочисленные присутствующие в храме, еще не потянулись нестройной цепочкой к кресту в руках священника, батюшка сделал объявление:
– Сегодня, ровно за неделю до храмового праздника – Преображения Господня, у прихожанки нашей церкви Людмилы Карандиной день рождения! Мы от души ее все поздравляем. Желаем всего хорошего и вручаем наши скромные подарки.
Батюшка сошел с амвона, подошел к Людмиле и положил ей на колени какие-то цветные коробочки, поданные ему кем-то из постоянных прихожанок. Потом, по православному обычаю, трижды поцеловал улыбающуюся девочку в обе щеки. После чего, вернувшись на амвон, сделал почти невидимый жест певчим, а те, хоть и не очень стройно, с преобладанием старческих дребезжащих голосов, но с воодушевлением пропели: «Многая лета!», повторив этот речитатив несколько раз.
Пока звучало песнопение, из-за барьера свечной лавки вышла мать Людмилы, высокая, строгая, задумчивая женщина. Подойдя к дочери, она поправила на ее голове косынку и, тоже поцеловав ее и что-то сказав ей и мужу, отнесла коробки в свечную лавку.
Когда «Многая лета!..» было пропето, я вспомнил запомнившееся мне изречение чилийского поэта Пабло Неруды (из его автобиографической книги: «Признаюсь: я жил», которая мне очень нравилась): «Я часто задаю себе вопрос: долгая жизнь – это награда или наказание?»
Я не видел лица девочки во время песнопения, потому что стоял сзади и в стороне от нее. Но когда ее отец, развернув кресло, покатил его к полукруглым ступеням, ведущим в этот цокольный этаж от двухстворчатой входной двери, я увидел, что лицо девочки, по-прежнему радостно светится, как во время причастия. И чувствовалось, что она счастлива каким-то безмерным, непонятным, не постижимым для нас счастьем.
У самых ступеней к коляске Людмилы подошел трудник Гена и, застенчиво улыбаясь, достал из кармана своего заношенного пиджака большую шоколадку. Склонившись, он протянул ее девочке и что-то сказал ей, а потом, видя, как она неуклюже тянет к ней руку, положил шоколадку в карман ее курточки. Распрямившись, он заодно перекинулся и несколькими словами с отцом девочки, по-видимому, уже по храмовым делам, которых всегда очень много. После чего отошел в сторонку.
И все это время Люда продолжала счастливо, осознанно улыбаться, прижимая левой рукой карман, из которого чуть не на половину высовывалась плитка шоколада.
Отец поднял ее из кресла и на руках понес к выходу из храма, к машине, стоящей невдалеке от него. И все это время, пока Сергей с дочерью поднимался по ступеням, ноги Люды безжизненно болтались, как у тряпичной куклы. Зато лицо продолжало светиться великой радостью. И взгляд ее был устремлен в сторону алтаря, уже с закрытыми Царскими вратами, открываемыми периодически во время литургии несколько раз. Что она видела там, за иконостасом, и занавесом на Царских вратах? Видимо, что-то такое, чего не видел, кажется, никто из нас, находящихся сейчас в этом маленьком храме. И я вдруг подумал, насколько она, возможно, счастливее и чище многих из нас, усладою которых стали привычные земные утехи. Кому еда, кому алкоголь, кому что-то иное…
И еще я подумал, что это для всех нас она несчастная и убогая. Она же о себе наверняка
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
