промелькнуло перекошенное в злобе лицо Ивана Морозовского и как по-лягушачьему широко распялился в неслышном крике белеющий ощеренными зубами тонкогубый рот отпрянувшего к порогу Вальки Щура.
Больше Славка Комов ничего не видел и ничего уже не помнил…
Почему-то в тот день Валентин Яковлевич с самого утра испытывал некоторое недомогание. Страшного с ним, разумеется, ничего не стряслось. Вероятно, менялась погода, прыгало давление, а поэтому он и чувствовал себя несколько не в форме. Проще всего было бы, конечно, в течение дня заглянуть в поликлинику. Однако Валентин Яковлевич опасался напрасно докучать заведующей отделением, громогласной Руфине Семеновне, которая, блюдя его здоровье, потом не отстанет — замучает обязательными процедурами, начнет на работу звонить, если забудешь, — а у него и без того забот по горло. И, поразмыслив таким образов, он просто решил вернуться домой пораньше и как следует отдохнуть.
Ведь и так всю неделю напролет не вылезаешь из редакции, торчишь в ней с утра до вечера, как проклятый! А тут вроде бы подвернулась вполне уважительная причина — грех упускать. Имеет же он в конце-то концов право хотя бы однажды за три года сказаться больным и приехать домой не к полуночи, а как все прочие нормальные люди.
Да-а-а, смешно подумать, но с той поры, как его утвердили главным редактором областной газеты, он позволяет себе подобную вольность, пожалуй, впервые. Ну что ж, пусть хоть раз полосы уйдут в машину без его бдительного редакторского ока…
Правда, номер этот с самого начала складывался как будто спокойно. Все официальные материалы были тщательно вычитаны, остальные стояли прочно, никакой серьезной ломки вроде бы не предвиделось. Впрочем, зам, Афанасий Никитич, старый газетный служака, мог бы прекрасно справиться со всеми неожиданностями своими силами и подписать полосы вместо него. Но Валентин Яковлевич все-таки отнюдь не собирался устраняться полностью. Он был твердо убежден в том, что нельзя давать людям повода для превратных суждений о нем и пускать дело на самотек.
А посему, отбывая из редакции, Валентин Яковлевич просил зама и ответственного секретаря не церемониться, звонить ему в любое время. От домашнего телефона он отлучаться не будет, а сверстанные оттиски и подписные полосы непременно подбрасывать к нему на квартиру — редакционная «Волга» остается в их распоряжении. В общем, он надеется быть постоянно в курсе.
Жена, Елизавета Михайловна, слегка встревожилась столь раннему его появлению дома, Валентин Яковлевич наскоро успокоил ее, заверил, что все в порядке: немножко загрипповал — и только. На кухне, по настоянию жены, он выпил горячего чаю с малиной, потом переоделся, прошел к себе в кабинет, включил телевизор и прилег на тахту.
В эфир давали квартальные итоги областного соревнования передовиков животноводства. Недовольно морщась от нарочито заинтересованного тона отутюженного диктора, Валентин Яковлевич попытался сопоставить в уме произносимые с экрана фамилии и цифры с теми, которые были заверстаны в таблице на второй полосе газеты, но припомнить их никак ему не удавалось. Вставать же и ворошить бумажные завалы на письменном столе было лень. Он повернулся на бок, прикрыл ноги шерстяным пледом, который заботливая жена набросила на спинку стоявшего рядом кресла, и, намереваясь добросовестно прослушать программу, умостился поудобнее…
Спустя десять минут Елизавета Михайловна заглянула в кабинет мужа, ступая на цыпочках, приблизилась к телевизору и осторожно выдернула шнур из розетки, чтобы щелчком выключателя не потревожить отдых Валентина Яковлевича. Пускай поспит перед ужином. Совсем замотался он, бедный, в своей редакции. Нет, что бы там ни говорили, а в облсовпрофе ему было все-таки не в пример спокойнее. Да и стоило ли вообще давать согласие на бесконечную эту нервотрепку?..
Возвращаясь, Елизавета Михайловна заодно прихватила с собой из кабинета телефон и перенесла его в кухню. Покрутив зубчатое колесико, врезанное в днище польского аппарата, убавила громкость сигнала, Незачем трезвонить на всю квартиру, не на пожар.
Быть может, поэтому она и не расслышала сразу дребезжащий шелест телефонного звонка. Надеясь, что звонившему вскоре надоест, Елизавета Михайловна повозилась еще у плиты, но потом все же не спеша сняла трубку.
Как она и предполагала, звонили из редакции. Афанасий Никитич был, по обыкновению, любезен до приторности, справился прежде всего о ее здоровье, затем спросил, как чувствует себя Валентин Яковлевич, порекомендовал ни в коем случае не манкировать — бывают ужасные осложнения! — а обязательно вызвать врача, но от предложения перезвонить через часок отказался наотрез:
— Да что вы, Елизавета Михайловна? Как же можно, помилуйте! Я потерплю — время-то, время не терпит! Полосу, конечно, я сейчас же к вам подошлю… Нет, нет, поговорить с Валентином Яковлевичем мне крайне необходимо. Что поделаешь — газета… Вы уж простите великодушно…
Отвязаться от него не было никакой возможности. Пришлось переносить телефон обратно в кабинет, будить мужа. Он тяжело уселся на тахте — грузноватый, взлохмаченный, обрюзгший со сна, в глазах досада. А и то сказать, кому же такое понравится, когда даже дома тебя дергают чуть ли не каждую минуту?
Валентин Яковлевич молча взял трубку, прижимая ее плечом и клонясь на бок, потянулся к клешненогому журнальному столику. Елизавета Михайловна помогла ему, чиркнула зажигалкой. Он кивнул, благодарно улыбнулся, запыхкал дымом.
Елизавета Михайловна вышла.
— Да-да, слушаю… А, это ты, Афанасий Никитич!.. Ну, что там у нас новенького?..
Дверь в кабинет оставалась полуоткрытой, и Елизавета Михайловна по укоренившейся привычке краем уха ловила хрипловатый голос мужа:
— Что, что?.. «Правда» дает? Сообщение или некролог?.. Так… А ты на какую полосу ставишь?..
Застигнутая врасплох словами мужа, Елизавета Михайловна замерла посреди кухни, дрогнувшим сердцем ощутив, как внезапно напрягся, стиснул телефонную трубку Валентин Яковлевич. У Елизаветы Михайловны у самой вдруг словно бы руки занемели, в голове все кругом пошло, даже дыхание перехватило. Господи, да что же там такое случилось?.. Боже упаси, если некролог на первую полосу… И надо же было именно сегодня, когда Валентин не в редакции, дома… Только этого еще недоставало…
— Погоди, погоди ты, Афанасий Никитич!.. Постой, не пори горячку… Ты лучше меня послушай: ставь на четвертую полосу, вниз. Понял?.. Ну и что, если просили из отдела пропаганды… Кто тебя просил?.. Нет-нет… Читатели и там все, что надо, увидят, — голос Валентина Яковлевича заметно окреп, звучал уже не хрипло, в нем появилась всегдашняя уверенность. — Незачем нам слишком афишировать.
И у Елизаветы Михайловны тоже постепенно откатило от сердца. Она открыла холодильник, закопошилась в его переполненной утробе. Слава богу, кажется, ничего страшного на сей раз не произошло!.. Но ведь так и инфаркт не долго заработать… Куда же все-таки эта сметана исчезла?
— Ну, хорошо, хорошо, — совсем умиротворенно рокотал в кабинете Валентин
