– Эй, служивый, оборзел что ли?! – гаркнул откуда-то «водила».
Но злость уже соскочила планкой ниже, так что Анатолий не бросился на нового врага.
– Рот заткни, таксист! Держи дистанцию и следуй по маршруту! – бросил он грубо, но уже несколько отрешенно. – И вообще, сваливай, забирай людишек, а то, гляди, скоро спец-изделием пальнут – не будет у тебя тогда главного развлечения в жизни по вечерам.
Сам он уже размышлял несколько о другом. Донельзя успешная, скоротечная драка сдвинула что-то внутри. «К черту Киев! – сделал он вывод в окончательной решимости. – Газеты, корреспондентки… Наши там воюют с настоящими супостатами. Ну и что, если с американцами? Зато прославятся по-настоящему. С тех-дивизиона, наверное, изделия новые пришли, солдатики мои в мыле… А за меня там комбат Володихин отдувается, а я…»
Лейтенант развернулся кругом и двинулся назад, к Василькову. Он надеялся схватить какую-нибудь попутку. Проблем с поимкой машины, после такого цирка в небе, не предвиделось. «Теперь народ военных зауважает, – прикидывал Матвиенко. – А я вам не какой-нибудь гражданский шпак – я офицер-ракетчик». Гордость била из него как шампанское.
«…Крым – это горный край. Здесь испокон веку жили горные народы, к которым по праву относиться и турецкий, и татарский народ. Для русских же, да и вообще славян, условия жизни здесь неприемлемы – это не их экологическая ниша. Им надо жить на равнинах, в степях. Так требует их природа, а против точных выводов науки трудно что-либо возразить…»
139. Парламентер
– Эй, парни, не стреляйте бога ради! – кричит Сергей Парфенюк, хотя покуда никого не видит воочию: в подъезде темно. Но делает он, видимо, абсолютно правильно, ибо темнота все-таки отзывается.
– А чего, нельзя? – спрашивает кто-то, очень неожиданно и громко. Неожиданно потому, что с момента своего вскрика, Парфенюк успевает сделать несколько осторожных шагов. За это время он уже в какой-то мере успокаивается. Ну, нет никого, подумаешь? Ошибочка вышла с координатами. В самом деле, с какого праздника при сотнях домов вокруг этим боевикам ютиться в брошенном строении?
– Я свой! Свой! – нервно вопит Парфенюк. – Мы хотим с вами иметь дело.
– Кто «мы»? – интересуется темнота.
– Мы тоже из сопротивления, ребята.
– Из какого еще «сопротивления», ты, индуктивность хренова?
Такое оскорбление, если это оскорбление, выглядит, мягко говоря, странно. Однако молчать долго не стоит, а то и правда пришьют. Эти могут, видели уж на площади.
– Я свой, ребята, – повторяет Парфенюк. – Вот руки поднял.
– Чем докажешь?
– Что поднял?
– Нет, что «свой»? – Любопытные все-таки люди присутствуют в этой темноте. Темные какие-то.
– Так… это… Я без оружия, – лепечет Сергей. Все заготовленные словесы вылетели прочь, куда-то в другие пространства.
– Да ну? – удивляются невидимки. – А может, ты турок приблудный? Шпиён йихний, а?
Тут уже пахнет издевательством. И можно было бы порыготать в голос за компанию, но в темноте подозрительно щелкает что-то металлическое. Взводят затвор? Патрон досылают? Может, во тьме не сразу попадут? Мазанут поначалу? Но ведь если сейчас побежать, или упасть наземь, то тогда уж точно пришьют. Как шпиона.
– Я свой, мужики! Свой! – рот почему-то наполняется слюной. – Про вас рассказали. Мы вас уж долго ищем. Еще тогда, с площади Ленина. Это ж вы с гранатомета, правильно?
– Чего ты несешь такое, а, шпиён? – говорит темнота, и снова щелкает чем-то. – Ах ты, лазутчик турчаковский. Ну-ка, скидывай штаны! Будем смотреть, не спрятал ли гранату в жо…
Парфенюк в полной растерянности. Наткнулся на сумасшедших. Удружил дядечка Беда с индивидуальным заданием. Мало того, что пристрелят, так еще и…
– Хватит издеваться над парнем, Громов, – вклинивается в дело новый, увещевающий голос. – А ты иди-ка сюда, дружок-пирожок. Да, прямо на голос. Э-э! Руки-руки! Так вверху и держи, не рыпайся.
Четвертая власть:
«…Россия захватила все свои земли в результате неуемной империалистической политики, колонизировала их самым варварским способом. Пора исправить такую историческую ошибку. Пора-пора русским покаяться, вернутся на свои исконные земли, в окрестности Москвы… Население? Ну, население постепенно придет в норму, уменьшится, сообразно экологическому и прочему давлению на окружающую среду. Ведь русских действительно слишком много, и в этом, как не странно, тоже их беда. Маленькому народу всегда уютнее, спокойнее в мире, он всегда способен договориться между собой, по-человечески посмотреть друг другу в глаза…»
140. Возвращение блудного лейтенанта
«Не, через КПП неудобно, – прикинул лейтенант Матвиенко. – Может там даже не в курсе, что я сбежал, и придется что-то плести-сочинять, дабы оправдаться перед каким-нибудь прапором о том, почему война происходит без меня. Конечно, никто объяснений не потребует, но все же… К тому ж, объявлена настоящая боевая готовность. Без приказа сверху никого не пропустят. Позвонят Бубякину, а тот опять меня отстранит и посадит в погреб к американцам, или в другой, к приставленным к ним ранее подполковникам из Министерства Обороны, для последующих разбирательств. Лучше тихонько пробраться к своим. Там командир батареи Володихин в запарке, устал на стартовиков гаркать, ему б лишнего сержанта, а тут глядь – целый офицер в подмогу. Потом задним числом, может, и „полкан“ простит, ведь все утверждают – Буба мужик неплохой, это только со мной…»
Анатолий Матвиенко начал делать обходный маневр, направляясь в сторону позиции родной стартовой батареи.
Может, стоило бежать пригибаясь, либо вообще ползти? Но ведь тогда, если людей хватило еще и для наземной обороны – в чем он лично сомневался – какой-нибудь солдатик, и правда, примет за диверсанта и пальнет, с испугу, не разбираясь. А так, запросят кто, чего и… Конечно все же лучше пробраться незамеченным, и упасть прямо в ноги комбату.
Темнота была не то чтобы глаз выколи, но весьма аппетитная, густющая, почти зримая темнота. Анатолий Матвиенко в общем-то и не помнил когда еще он попадал в такую темень. Ощущение некого непривычного, совершенно ему не присущего, романтизма происходящего усилилось до предела, он почти ощущал запах этого странного чувства. Нечто аналогичное возникает у мальчишек при чтении «Трех мушкетеров», если они конечно странным образом не лицезрели до того одноименный фильм по мотивам. Однако Матвиенко не относился к избранному подмножеству читателей, и кстати никогда не утруждал себя чтением этих же «Мушкетеров», впрочем как и бесчисленным количеством каких-то иных литературных художеств. Он принадлежал к чувственному поколению, для которого всякие сложно исполненные передаточные культурологические ремни были совершенно лишней, изначально бракованной запчастью. Эти культурологические ремни, разворачивающие привычные реки переживания вспять, точнее, заставляющие крутиться, и давать ток ощущений, турбины переживаний, когда запускающие импульсы несутся потоком не сверху вниз, а наоборот; вопреки привычке навязанной эволюционной гильотиной, водопад засасывается вверх, да еще при этом, Прометеевским усилием, питает эмоции, были для близнецов Матвиенко совершенно лишней штуковиной. Для новых горе-наследников человеческой цивилизации, вспеленутых постмодерном, такое непредставимо. Естественно, и столь сложное умопостроение в голове лейтенанта Матвиенко сформироваться не могло, а если бы такое случилось, он бы пожалел, что «ридна Нэнька-Украина» еще не совсем преобразовалась в Америку, и здесь, под Киевом, до сей поры не принято иметь личных психоаналитиков. Тем не менее, возвышенное чувство романтизма присутствовало. Кроме того, оно было солидно подпитано любованием самого себя – удальца и героя. Ведь действительно, он сумел ударно постоять за честь офицера, ввалить этому хмырю, а заодно продемонстрировать лейтенантскую отвагу всем прочим штатским, едущим тем же транспортом.
