…Обладатель пятидесяти тысяч украл сумочку, в которой были черепаховая пудреница, профсоюзная книжка и один рубль семьдесят копеек денег. Вагон остановился. Любители потащили Балаганова к выходу. Проходя мимо Остапа, Шура горестно шептал:
– Что ж это такое? Ведь я машинально.
В моей практике часто встречались похожие эпизоды, когда клиенты не могли объяснить, почему, будучи многократно судимыми, они в очередной раз попадали на скамью подсудимых и вновь клялись суду, что больше такого не повторится. В студенческие годы я думал, что между преступником и законопослушным гражданином существует непреодолимая пропасть. Но на практике оказалось иначе. Со своими подопечными следователи делились не только сигареткой, но и покупали им еду, искренне сочувствовали их нелегкой участи, а в тюрьме между заключенными и конвоирами можно было встретить порой и панибратские отношения. На самом деле каждый из нас может оказаться на месте другого, менее удачного и счастливого: все дело в судьбе.
Раньше из-за просмотренных фильмов и прочитанных книг я думал, что в тюрьме сидят одни профессионалы, но преступления в основной массе совершаются спонтанно и глупо, на бытовой почве из-за спиртного по озвученной одним знаменитым героем схеме: украл – выпил – в тюрьму и т. д. А вот профессиональные преступники – воры идут на преступление не из-за глупости, куража или выпивки: для них преступление – это работа, они так и говорят: «Я работал на такой-то квартире». У профессионалов свои методы и приемы, принципы и правила поведения. Именно этим они и любопытны.
С «интеллигенцией» преступного мира я столкнулся еще до прихода в адвокатуру. У нас в доме одно время жил мужчина, освободившийся из тюрьмы, и о нем все говорили, что он много отсидел. Ходил он, опираясь на трость, я часто видел в его руках книги, черты его лица мне не запомнились, но это было лицо человека, повидавшего многое и передумавшего о многом, и оно не могло не вызывать уважения.
Среди моих клиентов не было криминальных авторитетов, хотя я с любопытством слушал немногочисленные истории моих коллег, которые защищали воров в законе, смотрящих и других профессионалов преступного мира. Помню одного молодого парня, недавно освободившегося из тюрьмы и приехавшего в марте 2013 году из Воронежа в Курск на такси. Местные газеты называли его вором-рекордсменом. Еще бы, этот парень в течение нескольких часов «выпотрошил» не менее 10 квартир в тот момент, когда потерпевшие, забывшие закрыть на ночь входные двери, мирно спали. В основном «вор-сквозняк» брал ценности, находившиеся в прихожих, но иногда пробирался в комнаты. В большинстве случаев хозяева были дома и не придавали значения шорохам, которые слышали. У одного потерпевшего было похищено имущества на сумму 140 000 рублей, включая все сберкнижки, загранпаспорт, компьютеры, деньги, золото, ключи и документы на автомобиль. Мужчину задержали, когда он прятался в подъезде между этажами. Позже он во всем сознался, наивно поверив обещаниям оперативников, что его отпустят «под подписку», но, конечно же, мой клиент домой не попал.
Но больше всего мне запомнилось дело С. – вора с 40-летним стажем. Среди сидельцев «со стажем» я мало встречал думающих людей, но было видно, что С. думал часто и много о жизни и тюрьме. Рассказывал С. о себе с чувством, так, что я и следователь не могли не проникнуться его судьбой. Он со «знанием» дела говорил: чтобы образумить человека, впервые попавшего на скамью подсудимых, надо ему показать тюрьму, поместить туда на короткое время, но не давать срок, так как тюрьма не сделает человека лучше.
С. начал воровать с 13 лет и, кроме этого, по его словам, в жизни ничего делать не умел. Он не пил и не кутил, деньги тратил исключительно для удовлетворения жизненных потребностей, при этом он так и не скопил никаких богатств, пожалуй, кроме троих детей, разбросанных по разным отдаленным уголкам страны. С. был вором-гастролером. Он ездил по городам, останавливался в гостинице и каждый день выходил «на работу», нарядившись в костюм и вооружившись фомкой, которую носил с собой в полиэтиленовом пакете. Обход квартир он обычно начинал сверху вниз по этажам, проверял, нет ли жильцов, крепкая ли дверь, но насильственные действия никогда не совершал. Однажды во взломанной им квартире оказался ребенок, и С. просто ушел ни с чем, чтобы не пугать его. Воровал С. деньги и золото, которое сбывал барыгам на рынке, просто сдавал охапкой, без разбора. Удивительно, но по месту жительства он характеризовался с положительной стороны, не знали о его «работе» и престарелые родители.
В ходе проверок показаний в квартирах потерпевших С., с большим трудом преодолевая смущение, объяснял следователю, как совершал хищения. По окончании следствия он собирался в письменном виде попросить прощения у всех своих жертв. Не знаю, смог ли он это сделать (в суде его защищал другой адвокат), но то, что С. надоело воровать, было понятно. В 56-летнем возрасте его не оставляли в покое мечты «завязать» со своим преступным прошлым, создать семью с женщиной, которая при каждой возможности приезжала к нему на свидание из другого города. Именно поэтому С. рассказал следствию обо всех совершенных им преступлениях и, надеясь на снисхождение суда, просил рассмотреть дело в особом порядке, то есть без исследования доказательств. Кроме того, по просьбе оперов, съехавшихся со всего города, он в обмен на табак и несколько телефонных звонков из следственного изолятора добровольно «взял» на себя пару нераскрытых краж. На мой вопрос, почему С. так сделал, он заметил, что при рассмотрении его дела в особом порядке за 12 краж ему все равно больше пяти лет не дадут. Так и получилось, но С. долго переживал о том, что «взял» на себя кражу консервов, которая никак не вписывались в его воровскую биографию.
Реабилитирован посмертно
В мемуарах советских адвокатов мне приходилось сталкиваться с удивительными для сегодняшнего времени историями о том, как защитники добивались правды в Верховном Суде, обращаясь к судьям непосредственно на личном приеме, а прокуроры республики по их жалобам приносили многочисленные протесты на необоснованные приговоры по тяжким преступлениям. Ну почему такое происходило в тоталитарном государстве и нет сейчас – в «демократической и правовой» России? Я часто думаю о том, что такое было возможно именно потому, что в те далекие приснопамятные времена никто из реабилитированных и помыслить не мог о каких-либо существенных компенсациях со стороны государства. Сейчас же судьи боятся оправдывать преимущественно по той причине, что это может повлечь обязанность государства платить за искалеченные судьбы.
Однажды ко мне обратилась дочь раскулаченного в 1929 году крестьянина, которая как член семьи репрессированного была реабилитирована и получила от государства мизерную компенсацию в размере 8349 рублей за все конфискованное имущество, включая дом. Кроме того, у нее еще был репрессирован и дед – Я., бесследно пропавший в концлагерях. Но прежде чем рассказать о ее деле, сделаю небольшой экскурс в историю.
