Разумеется, Устимцев прекрасно знал, чему служит такая прелестная декоративная деталь лубянского интерьера. Но глаз его давно привык к этим панелям и у себя, и у начальства. В последние годы они исполняли исключительно оформительскую роль, ну еще и гардеробом служили – за одной из них в его собственном кабинете висели штатские костюмы, пальто и шинель. В тот решительный день он забыл о назначении панелей.
С двух сторон навалились лейтенанты Селиванов и Галошкин, обезоружили капитана, бросили на пол и стали избивать ногами.
– Довольно! – скомандовал Лисюцкий. – Пригласите сюда всех сотрудников отдела.
Еще вчера вокруг Устимцева были не то чтобы друзья, но, во всяком случае люди не чужие. И знал он каждого как облупленного, хотя по обычаям их конторы полностью не доверял никому. И как легко все до единого переступили грань даже не отчуждения, а прямой и непосредственной вражды. Его посадили в середине просторного кабинета Лисюцкого в наручниках, сотрудников рассадили вдоль стен.
Лисюцкий начал так:
– Перед вами не просто предатель. Я знаю, что побудило Устимцева взяться за пистолет. Этот человек в силу всем известных обстоятельств засомневался. Он стал думать, что оттепель, о которой так сейчас соловьями разливаются всякие писаки, распространяется и на нас. Так вот, запомните раз и навсегда. Оттепель, – полковник небрежным жестом указал за окно, – для них. У нас никакой оттепели нет, не было и не будет. Люди, которых мы вынуждены выпускать, до смертного часа останутся нашими врагами. Что бы мы сами по этому поводу ни утверждали за пределами этого здания. Теперь об Устимцеве. Проще всего было бы отвести этого человека в камеру, провести дознание и осудить по соответствующей статье. Но мы не будем делать этого. Пусть он сам приведет приговор в исполнение. Родственникам сообщим о гибели при исполнении служебного долга. Страна должна помнить, что наша профессия – смертельно опасная. Капиталистическое окружение остается и после смерти товарища Сталина и разоблачения Берии, Рюмина и Абакумова. А мы – на страже. Селиванов, отведите Устимцева в его кабинет и верните ему табельное оружие. Нет, не Селиванов – ты, Хлопушкин, старый его друг, вот ты и веди. До его возвращения не расходиться.
Хлопушкин вернулся бледный, облизывая пересохшие губы, доложил:
– Ваше приказание исполнено. Он сам…
– Прекрасно. А теперь напишешь наградной лист. На орден… нет, Красного Знамени слишком, еще допытываться начнут, Звездочки с него хватит.
– А что писать, товарищ полковник?
– У тебя что, Хлопушкин, фантазия только в обвинительном направлении работает? Уж как-нибудь постарайся. Чтоб дети устимцевские отцом гордились. Они нам еще понадобятся.
* * *
В ноябре, вернувшись из Будапешта, Лисюцкий вновь созвал сотрудников отдела.
– До меня дошли сведения, что по делу Устимцева произошла утечка информации. – И обвел всех таким взглядом, острым и пронзительным, что не по себе стало каждому. – Слава богу, за наши стены ни звука не ушло, но с начальником управления мне пришлось выдержать неприятные объяснения. Я не буду проводить расследования, хотя мог бы. – И вонзил взгляд персонально в капитана Иванькова. Тот пошел красными пятнами, остальные спустили дух – пронесло. – Надеюсь, что события в Венгрии кое-чему вас научили. Кто не понял, поясню. То, что в этой стране подняла голову контрреволюция, вы знаете не хуже меня. Но не доверяйтесь газетным комментариям, будто это, дескать, пережитки довоенного буржуазного сознания, как пишут наши пропагандисты. Мы не пропагандисты и обязаны понимать суть происходящих процессов. А она такова: крамола в Венгрии – результат нашей борьбы с культом личности. Ну и глупости Ракоши и Гере, которые этого не поняли и продолжали политику террора, будто ничего не произошло. До сих пор с тенью Хорти боролись. Но вы не обольщайтесь тем, что Венгрия за надежной границей и крамола – ее внутреннее дело. Нет, крамола свила гнездо и у нас, и даже в нашем отделе. Мы вовремя обнаружили ее и уничтожили в зародыше. То, что проделал Хрущев, распустив лагеря, породит в массе людей, особенно молодых, соблазн сомнений. Отсюда недалеко до самых антисоветских, контрреволюционных выводов. За выводами, уж будьте благонадежны, последуют действия. И действовать начнут по образу и подобию революционных партий. Благо что опыт захвата власти революционным путем изучается в каждой школе, в каждом вузе, в системе политпросвета. Ирония истории, ничего не поделаешь: воспитываем молодежь в революционном духе для жизни в глухой реакции.
– Т-т-товарищ п-полковник, – капитан Иваньков, сраженный парадоксом, от волнения стал заикаться, – как же так? Откуда у нас реакция? Все-таки СССР – самая передовая держава. И самая революционная.
– Была. В семнадцатом году. А откуда? Из недр самих революционных масс. Во время гражданской войны жизнь человеческая не стоила и гроша в базарный день. А народ, распущенный до крайности, уже не в силах был справиться с собственным бесчинством. И запросил твердой руки. Сталин был единственный среди вождей, кто понимал эту потребность. Он и стал той самой твердой рукой. Году к тридцать девятому революционный дух был истреблен полностью. Наступило, как Иосиф Виссарионович выразился, морально-политическое единство советского народа, по сути же реакция, которая никакому Николаю Первому в самых сладких снах не виделась. По сути, тридцать девятый был год великого перелома. Никто даже в мыслях не смел заикнуться о борьбе. Ты, Иваньков, Лиона Фейхтвангера почитай. «Москва, 1937», глава «Сталин и Троцкий».
– Так это же запрещенная литература!
– Для нас, Иваньков, не существует запрещенной литературы. Мы обязаны знать врага в лицо. Вот почитаешь и сам скажешь мне, почему это сочинение догадливого Фейхтвангера нельзя давать в руки народу. Советую также ознакомиться с сочинениями некоего Оруэлла. Скажем, «Ферма животных», перевод есть в нашей библиотеке. Перевод слабый, конечно, одно название следовало б по-русски перевести как «Скотный двор», но с тебя хватит и этого.
– Простите, товарищ полковник, – осмелел Иваньков, – но ваши суждения отдают каким-то цинизмом. Я пришел в органы бороться с врагами коммунизма, врагами партии…
– И будешь бороться. Но эффективно, а не хватать первого встречного по ложному доносу. Да, ты прав, мои суждения именно цинизмом и отдают. И лет пять назад они бы обошлись очень и очень дорого. Высказывания, а не мысли. Но в борьбе воленс-ноленс действует закон сургучной печати. Образ противников отпечатывается друг на друге. Именно поэтому Ленин доверил создание ЧК не болтуну эмигранту, а самому тертому каторжанину. Биографию Феликса Эдмундовича вы все, конечно, знаете и знаете, как в 1903 году он через все тюрьмы пронес красный флаг и в Красноярске повел всю колонну каторжан под красным знаменем. Ну-ка скажите, мог ли кто-нибудь в нашей системе ГУЛАГа еще при Дзержинском даже помыслить о том, чтобы пронести царский флаг? А какую сеть разведки наш Феликс раскинул по Европе, Америке – повсюду, куда занесло белоэмигрантов?! Для этого, товарищи, именно цинизм и нужен. Так что не пугайте ни меня, ни себя самих этим жупелом для простодушных. Цинизм – наше оружие. Мы обязаны до тонкостей проникнуться духом крамолы, но, разумеется, не поддаваться его влиянию.
