— Почему ты так бестактна? Примитивна, как амеба? Почему вы все в этой стране такие лошади? При мне… а ты знаешь, что ты мне… небезразлична… выбираешь, смакуя, белье, в котором ты будешь щеголять перед другими. Почему я должен смотреть на трусики, которые скоро с тебя будут стаскивать нетерпеливыми пальцами ебари в Европе?
Негры заржали, взвыли от удовольствия. Один снял с моих пальцев трусики и высоко поднял над головой. Я стояла в центре хохочущих рож. Смеялись надо мной, как над уличной потаскухой, избитой покровителем, которому она не угодила.
Я все простила Олегу. Только он из всех, кого я знала, мог так поступить.
— Молчать! — не крикнул, а по-офицерски повелительно приказал он, и его серые глаза стали белеть от гнева. От него хлынула такая волна силы и превосходства, что хохот оборвался, как по команде, и потные лица застыли в нелепых гримасах, в каких их заморозил окрик Олега.
Он взял у негра трусики, и тот безропотно отдал их. Медленно, аккуратно сложил их вдвое и вернул грудастой пуэрториканке за прилавком.
— Извините за беспокойство, — учтиво и очень спокойно сказал он ей и даже улыбнулся. — Мы придем в другой раз.
Он взял меня под руку. Негры беззвучно расступились, и мы пошли. У меня горела спина. Меня жгли злорадные взгляды, но ни одного смешка я не услышала за собой.
Я прижалась к его руке. Его кисть лежала на моей груди, и я, как собачонка, стала заискивающе, словно прося прощения, тереться об нее щекой. Боже мой! Как уютно, как безопасно я себя чувствую за его спиной. За этим очень больным и нервным, как сухой порох, человеком. Ему прощаю все. Даже эту безобразную сцену, которая только доставила удовольствие толпе. И при этом мне мучительно хотелось впиться зубами в эту руку, прокусить ее до кости. Чтоб понял, что со мной нельзя так обходиться. Что я никому не позволяла этого. И впредь не позволю.
Итальянский квартал в Манхэттене напоминал Италию. Примерно в той же мере, как фильмы похожи на жизнь. Италию я знала лишь по итальянским фильмам, и там, как и здесь, стояли на углах улиц в сонном безделье молодые, здоровенные парни, полуодетые, с татуировкой на выпуклых мускулах и глазели на прохожих, по большей части туристов, любящих заглядывать в этот достопримечательный уголок Нью-Йорка, где ресторанные столики вынесены на тротуар, жирные женщины и кучи детей перекрикиваются из окон через улицу по-английски, но на средиземноморский манер. Здесь самое безопасное место в Нью-Йорке. Покой обитателей «Малой Италии» и ее гостей охраняет не полиция, а местная мафия. Возможно, эти вот парни с татуировкой на бицепсах. Здесь тебя никто не тронет. Абсолютная гарантия.
Мы присели к мраморному столику на тротуаре. Столик стоял в тени, но официант в белом колпаке и переднике, одетый словно повар, расправил над нами многоцветный, как купол парашюта, зонт.
Остальные мраморные столики стояли пустыми. Мы были единственными клиентами, и пока рассматривали меню, к скучающему в ожидании заказа официанту присоединился сам хозяин ресторана, немолодой, но по-спортивному подтянутый, с очень мужским, даже свирепым лицом. Перебитый, чуть сплющенный нос придавал еще большую сексуальность его ястребиному лицу. Такими бывают итальянские бандиты в фильмах.
Олегов барометр снова пополз к нулю. Принимая заказ, хозяин разговаривал только со мной, изредка бросая на Олега полупрезрительный взгляд. Сработало сексуальное магнитное поле, которое я создаю вокруг себя помимо своей воли. И этот видавший жизнь итальянец, самоуверенный и жестокий самец, попал в мое поле и завибрировал. Распушил перья, как говорит Олег, роет копытом землю.
Он пожирал меня своими стр-р-растными очами. Томно заломил брови, и тонкие, не знающие пощады губы заняли атакующую позицию, перед которой, по его опыту, дамы устоять не могли.
Мне хотелось рассмеяться ему в лицо, но меня опередил Олег.
— Приняли заказ? — выразительно глянул он на итальянца. — Потрудитесь выполнить его. Счастливо!
Итальянец с трудом погасил вспышку гнева и удалился, весь натянутый, как пружина, и даже его прямая мускулистая спина под красным пиджаком выражала презрение к Олегу, а заодно, возможно, и ко мне.
— За такие штучки, — сказала я, — здесь легко получить нож под ребро.
— Не сомневаюсь. Ведь ты облюбовала это место.
— Олег, — положила я ладонь на его руку, — давай посидим мирно. Ведь я уезжаю.
Он сник. Втянул голову в плечи, отвел глаза.
— Не касайся меня, — отнял он руку. — Я сейчас полон ненависти к тебе.
— За что?
— За то, что ты такая.
— Какая?
— Какая есть. Отвратительное, гнусное существо, без которого я, умный, по мнению людей, знавших меня, человек, не могу жить. Мне без тебя одиноко до жути, если ты покидаешь меня даже на час. Я презираю себя. А тебя ненавижу.
— Сказать тебе правду? — посмотрела я на него исподлобья.
— Я знаю эту правду. Ты отвечаешь мне тем же. Мы больше ненавидим друг друга, чем любим.
— Нет, — покачала я головой.
Олег насторожился. В глазах его промелькнул испуг. Он ждал моих слов, как удара топором по голове.
— Не верь всему, что я говорю о себе. Не знаю почему, но, когда я с тобой, у меня возникает садистское желание говорить о себе гадости. Вымазывать себя говном. Чтоб ты корчился от вони. Почему это так, Олег?
— Значит, все неправда, что ты о себе говорила? — его мрачный взгляд прояснился хрупкой, недоверчивой надеждой. Как он ждал моих слов! Он бы зарыдал, скажи я ему «да», «конечно».
Но я не совладала с собой. Помимо моей воли мои губы скривились нехорошей ухмылкой, я сказала, дразня:
— Я этого не сказала.
— Так как тебя понимать? — затравленно глянул он мне в глаза.
— Понимай, как хочешь. Ты вдвое старше меня.
Он уронил голову, уперся бородой в грудь, обиженно выставил вперед нижнюю губу. Такую беззащитную. Я поднялась и, перегнувшись через стол, поцеловала эту губу.
— Пойдем отсюда, Олег. Я не хочу есть. Ну его к черту, этого итальянца. Поехали домой. Зачем мы теряем время? Я хочу тебя. Ты слышишь? Побежали. Иначе я отдамся тебе здесь, сейчас, на улице.
Он рассмеялся счастливым, беспечным смехом. Мы выскочили из-под зонта, воровато оглянулись, как расшалившиеся дети, не видит ли хозяин-итальянец нашего бегства, и вприпрыжку как сумасшедшие пересекли улицу, чудом не угодив под колеса.
Уже заскочив за угол, мы, продолжая игру, на цыпочках сделали несколько шагов назад, украдкой выглянули, и, увидев в дверях его, совершенно сбитого с толку видом пустого мраморного столика под зонтом, где мы только что сидели и таким волшебным образом испарились, дружно, не сговариваясь, показали ему язык.
Мы снова были сообщниками, неразлучными друзьями, что друг без друга дышать не могут. Нелепым и диким казалось, что минуту назад мы, словно два паука в одной банке, изощренно, без жалости, с каким-то изуверским наслаждением кусали один другого как можно больней.
