Я брал у него инструмент и пытался повторить то, что он мне показал. Увы, уже после второго-третьего движения полотно пилы застревало или выскакивало из пропила, грозя нанести травму. В результате ее зубья прошлись мне по руке, которой я держал ветку, точнее, по нижней фаланге указательного пальца.
Рана была глубокой. Началось обильное кровотечение.
— Поранился! — крикнул Мефисто, учуяв в этом несчастном случае возможность сбежать с урока.
— Я как чувствовал, что этим кончится, — мрачно заметил Рабочий и скомандовал: — Берите его и ведите в медпункт! Пусть спиртом зальют или йодом и сделают укол от столбняка! Ну, вперед! Чего ждете!
Кроме Мефисто, вторым заботливым санитаром оказался Прометей. Он, как ошпаренный, отскочил от работающего токарного станка и, будто резвый олень, бросился мне помогать. Они схватили меня под руки и с серьезными лицами, свидетельствующими об ответственности и заботе, вывели из мастерской, как товарища по оружию, раненного на поле битвы.
— Руку вверх! Вверх! — крикнул нам вдогонку Рабочий. — Держите ему руку вверх! А то весь кровью изойдет, и лучше не говорить, что будет…
Медпункт, как обычно, когда необходима помощь, был закрыт. Мы сели на скамейку и стали ждать, как в приемной, но через минуту Прометей не выдержал и побежал в учительскую брать «языка». Вернулся с известием, что врач и медсестра отправились еще до полудня на закупку медикаментов и До сих пор не возвращались. Но пани секретарша (женщина старой формации в роговых очках), передавая эту информацию, кривила губы и сверкала глазами, что означало ее отношение к этому объяснению. — Так ее уверяли те, кто сейчас отсутствует, но она им не верит. Как можно верить в подобные сказочки, когда невооруженным глазом видно, что врач и медсестра давно неравнодушны друг к другу. Что касается ее, секретарши, она ничего против не имеет, только нужно, чтобы «такие вещи» делались не за счет здоровья школьной молодежи. К сожалению, такие теперь времена, не говоря уже о порядках, какие установились в школе с тех пор… — она не закончила, опять состроив красноречивую гримасу — на этот раз по адресу кабинета Мадам.
Доклад Прометея пронзил меня, как копьем. Я знал, что Мадам не пользуется симпатией среди работающих в школе, однако мне и в голову не приходило, что ее окружает враждебность. Если секретарша, ее подчиненная и довольно низкого ранга, не стесняясь, позволяет себе замечания подобного рода, обращаясь к кому, к ученику! — это означает нечто большее, чем просто пренебрежение. Это означает, что она провоцирует бунт, намеренно ведет подрывную работу. А если так обстоят дела, то, следовательно, Мадам угрожает серьезная опасность. Если же ей угрожает опасность, то возникшие обстоятельства (моя раненая рука) могут стать гвоздями для гроба. Кто-нибудь из врагов, к примеру Солитер, подаст в комиссию по образованию так называемую «служебную записку», проще говоря — донос, что в школе царит хаос и сложилась опасная ситуация («серьезно раненный ученик дожидался помощи у врачебного кабинета, но напрасно, так как дисциплина в школе не соблюдается, а врач пренебрегает своими обязанностями»), а там, в комиссии и выше, только того и ждут! Соответствующая инстанция отлично знает политическую подоплеку назначения Мадам и наверняка получила распоряжение в зародыше погубить «эксперимент», пока он не принес каких-то результатов. Проблема лишь в том, чтобы получить надежное алиби и возможность оправдаться перед французской стороной. «Мы проявили гибкость, согласились на все ваши требования, что же делать, если ваш кандидат, возможно безупречный с вашей точки зрения, недостаточно квалифицирован, чтобы руководить учебным заведением. Доверенная ему школа развалена! Согласиться на такие эксперименты мы, поймите нас правильно, решительно не можем». То есть, как только поступит «служебная записка», составленная Солитером, это явится сигналом к решающему сражению. В школу будет направлена инспекция с чрезвычайными полномочиями, и любые недостатки, и особенно отклонения от заведенного порядка, которые действительно имели место, отнесут за счет Мадам. И она немедленно будет уволена.
Насколько этот мрачный сценарий, который возник у меня в голове, стал результатом потери крови и ослабления умственных способностей и насколько он соответствовал действительности, трудно определить; в любом случае он, как шпорами, принудил меня к активным действиям.
Сделав вид, что теряю силы и вот-вот упаду в обморок, я обратился к Мефисто умирающим голосом (будто раненый Гамлет перед смертью к Горацио):
— Отправляйся к Мадам… Пусть знает… пусть знает, что здесь происходит… Это пахнет прокуратурой… Посмотрим, что она сделает…
На этот раз мне не пришлось его особо убеждать. Что бы он там себе ни думал, но сорвался с места, как стрела.
Ожидая развязки, я думал с горькой усмешкой, как судьба посмеялась надо мной, сделан пародию из моего замысла подвергнуть Мадам «испытанию сердца огнем».
«Ты замышлял злодейский заговор против директора.
— шептал, казалось, голос в слегка затуманенном сознании,
— хотел мысленно убить его или, хотя бы, серьезно ранить, чтобы проверить ее чувства к нему… Чего же ты так трусливо пытался решить эту проблему? Такими окольными путями? Не лучше ли непосредственно проверить ее чувства к тебе? Сердце — сосуд емкий, там всем место найдется. Разве мадемуазель Шанмеле, у которой было столько любовников, не любила Расина? Какое значение имеют ее чувства к директору? Главное — ее чувства к тебе. Для того и был устроен этот несчастный случай, чтобы ты мог проверить, какие чувства она к тебе питает…»
Здесь мне послышался знакомый стук каблуков.
«Нет, это лихорадка, — подумал я, чувствуя, что действительно теряю силы. — Из-за потери крови у меня слуховые галлюцинации».
Но это не было галлюцинацией. Вот Прометей, нянчившийся со мной, вскочил с места и склонился в смиренном поклоне; вот подсел ко мне взволнованный Мефисто; и вот я — сомневаться не приходилось — увидел перед собой Мадам.
На ней был костюм из светлого твида в клетку, белая шелковая блузка с серебряной брошкой под шеей и коричневые туфли на невысоком каблуке, но с длинными, тонкими носками и узким ремешком с пряжкой, изящно охватывающим стопу ниже лодыжки. Брови, веки и губы подчеркивал тонкий макияж, а голову венчала аккуратно уложенная прическа.
— Ну, что случилось? — начала она с долей иронии, стараясь скрыть за ней тревогу. — Тебе уже жизнь немила?
— Откровенно говоря, не очень, — тихо ответил я.
— Рано еще, — заметила она. — Вставай, чего ты ждешь?
— Медицинской помощи. Врача, — с вызовом ответил я, не понимая, что она собирается делать. — К сожалению, безрезультатно.
Мадам пропустила мои слова мимо ушей.
— Помогите ему встать, — велела она моим опекунам, — сам, видно, уже не сможет. И ко мне, в кабинет… — добавила и пошла впереди.
Мефисто и Прометей снова взялись за работу добрых самарян: один обхватил меня за талию и закинул мою здоровую руку себе на шею, а другой — крепко зажал раненую руку в кисти и высоко поднял ее. В такой конфигурации, достойной кисти Гроттгера, мы вступили в иной мир кабинета Мадам.
