Но тут надо уточнить.
Копировщица Нина Степановна, немолодая, склонная к полноте дама с гладко зачесанными серыми прядями когда-то светлых волос, с выпуклыми линзами сильных очков на курносом, пуговкой, розовом носике, обычно тихонькая, хитроватая и малозаметная тетенька, работала дольше других в отделе, а может быть, и в институте. Она, почитай, все начальство знала в лицо. И в главке. О ней там, наверху, не догадывались, но она-то их изучила, чем занимается руководство, имела представление. И, конечно, о том, что затевалось между сильными мира сего, Нина Степановна умела угадать по известным ей одной приметам раньше иных.
С Лешаковым были у нее до сих пор отношения никакие. Он звал ее Ниной Степановной, а старушенция обращалась к нему просто на «вы». Инженера не удивило, если бы оказалось, что она, как зовут его, и вовсе не знает. А тут пожалуйста: по имени-отчеству.
— …, — сказала Нина Степановна. — Как отпуск провели, хорошо отдохнули? Ездили куда?
— …?
Лешаков заморгал глазами. Он даже вопроса толком не расслышал от неожиданности. Смотрел на Нину Степановну в упор, шевеля ртом, как рыба. Наконец нашелся и ответил кротко:
— В городе оставался.
Но Нина Степановна, довольная произведенным впечатлением, не слушала дальше.
— Ступайте, ступайте, — засмеялась она. — С Богом!
И Лешаков шагнул в приоткрытую для него молчаливой и умненькой секретаршей дверь кабинета.
Начальник сидел за столом в высоком кресле и болтал короткими ножками. Лицо его стало круглым от улыбки и довольства, когда он увидел Лешакова — растерянного, робкого, — на пороге.
Утро ударило по нервам инженера.
Вовсе не этого ожидал он сегодня, ему надо было тихо отсидеться, продержаться до вечера. А началось все неправильно: запутанно, сложно, опасно. Он не знал и не догадывался, что же такое случилось, что происходит вокруг него, с ним. Но реакция была верная — не нравилось ему все это.
— Заходи, заходи, — приподнялся в кресле начальник. — Присаживайся, давай. Устраивайся поудобней, чувствуй себя, как дома, ха-ха, — и он фамильярно закудахтал, а глаза неподвижные внимательно изучали рефлексы лицевой мускулатуры подчиненного, но ничего примечательного не отметили, одно лишь тривиальное удивление.
— Ты чего бледный? Отдыхал как, рассказывай?
— Дома сидел.
— Не поехал к морю?
— Не пришлось.
— Даешь!
— Дел накопилось невпроворот, — пожаловался Лешаков. — За отпуск насилу управился.
— Квартиру ремонтировал, небось.
— Вроде того.
— Закончил?
— Как раз успел, — вздохнул инженер.
— Молодец! Вот за что люблю, — воодушевился начальник. — Всегда успеваешь, любое дело до конца доведешь… Не ошиблись мы в тебе, товарищ, — сказал он вслух, а сам подумал: «Хорошо держится, сукин кот. Смекнул небось давно, а виду не подает».
Лешаков уловил в голосе деловое начало, насторожился. Он выпрямился на стуле и уставился на руководителя.
— Слушай сюда, — выговорил начальник, посерьезнев после паузы. — Контора наша расширяется. В деталях я рассказывать сейчас не стану: сам, верно, не хуже меня знаешь. Слыхал уже?
Лешаков перед отпуском мутные слухи краем уха ловил, вокруг судачили, рядили сослуживцы, перебирали разные разности. Заботы их не трогали инженера. Он не вникал. Но и шефа прямо спросить о подробностях не решился. Просто моргнул.
— Добро. Теперь главное. Переводят меня в главк, — начальник помолчал, убедился в сделанном впечатлении: Лешаков от нервности побелел — получилась растерянность на лице, мол, как же будем без вас, сиротами оставляете, пропадем. — А тебя… Есть мнение руководства: выдвинуть тебя начальником отдела. На мое место, — шеф похлопал ладонью по ореховой крышке стола. — На это вот самое. Ну, а я того… Поддерживаю.
Он шумно отъехал в кресле.
У Лешакова перехватило дыхание:
— Меня!
— Кого же еще!
— Вы серьезно?
— …?
— Нельзя меня. Невозможно.
Начальник радостно и молодо засмеялся. Он любил Лешакова, и сильное удивление как нельзя лучше понравилось ему. Непритворное было удивление. Очень шло оно скромному Лешакову.
— Да почему? — хохотал руководитель. — Как это нельзя, а? Кому это нельзя — мне?.. Не уважаешь, брат.
— Никому, — бормотал Лешаков. — Как же так, по какому праву?… Сперва одно, теперь третье, — взять и запросто сделать с человеком неизвестно что… Это, это…
— Произвол, — хохотал начальник.
— Натурально. А как же еще!
— Да, произвол, — наконец, совершенно серьезно выговорил шеф, и глаза его твердо толкнули инженера, обрывая веселье, напоминая, что делу время, а потехе час: довольно сумасшествия, опомниться пора. — Самый натуральный. Насилие, одним словом… Будешь начальником отдела. Хорошим начальником. Лучшим… Решено!
У Лешакова и слов не было, чтобы спорить.
— Принимай дела. Приказа пока нет, но это формальность. Вопрос дней или даже часов… А потом, — он сощурился, — потом я тебя в главк заберу. К себе. Такие люди, как ты, Лешаков, нужны стране. Но сначала ты должен себя проявить на новом месте.
— Я не в партии, — безнадежно вставил Лешаков.
— И хорошо. Не примазывался, значит. Не лез без мыла. Скромно, честно выполнял долг. По правде сказать, не много таких людей сегодня. Днем с огнем не найдешь. А партия, она ценит. Она видит. Ее, товарищ ты мой, не объегоришь. Там знают, что почем… Если понадобится — вступишь. Сам тебе рекомендацию напишу.
С последними словами начальник торжественно поднялся из-за стола, уступая место вскочившему инженеру.
— Садись, осваивайся, — пригласил он новоиспеченного руководителя, приобнял за плечо и ободрительно добавил: — Работы по горло, а мне в управление пора. Выручай. Вникай в дела на месте, с ходу. Разницы нет: днем раньше, днем позже. Принимай отдел, — он кивнул в сторону преданно молчавшей секретарши, — Ирочка к твоим услугам.
Начальник подхватил легонькую, тисненой кожи папку, задвинул застежку-молнию, проверил во внутреннем кармане наличие любимой ручки с золотым перышком, машинально поправил воротник ковбойки, застегнул пиджак. Он пожал руку инженеру и важно выкатился за дверь, оставив Лешакова один на один со взволнованной девушкой, занавесившей челкой глаза.
Лешаков не видел, куда себя деть. Не помышляя занять собой предложенное, оставленное ему, удобное, теплое еще кресло, он огляделся беспомощно. Но вернуться на стул посетителя тоже не захотел. Сдвинул бумаги на край широкого, как постель, стола. Достал папиросы из кармана и уселся на угол полированной ореховой столешницы, спросил ожидавшую распоряжений Ирину:
