Вы приговариваетесь к лишению звания и наград и искуплению своей вины в штрафном батальоне Остфронта.
Госпожа Марта Фогель, благодарю вас за разоблачение скрытого врага фюрера и Рейха!
Христиан Десятый (король Дании в годы Второй мировой войны).
Из воспоминаний, опубликованных в Лондоне, в 1975 голу (альт-история)
Видит Бог, я не был виноват в случившемся!
Мы были маленькой и мирной страной. Богатой, сытой, спокойной, с тихой и размеренной жизнью. Европейской страной с древней историей и высокой культурой, с миролюбивым и аккуратным населением. Наша армия была скорее чем-то вроде атрибута, не иметь который страна не может — когда давно нет войны, содержание войска кажется обременительным, а военная служба совершенно не престижной и не доходной. Но мы считали, что в наш просвещенный век можно обеспечить безопасность страны посредством разумной дипломатии, и иметь вооруженную силу, лишь достаточную для предотвращения случайных нарушений нашего нейтралитета, а не для полноценной обороны.
Когда-то давно мой воспитатель на занятиях историей читал мне книгу о Тридцатилетней войне: «Город был взят и подвергся самому ужасному разграблению. Солдаты убивали жителей и поджигали дома, просто для потехи. Женщин насиловали на глазах мужей и отцов, детей насаживали на пики и живыми бросали в огонь. „Пусть веселятся три дня, — сказал полководец, — надо же вознаградить солдата за его труды и опасности“», — эпизод из той войны Протестантской Унии с Католической Лигой, когда германские ландскнехты герцога Тили взяли штурмом германский же город Магдебург. А какая военная необходимость была у просвещенных мореплавателей поступить так с Копенгагеном, причем дважды? Во имя чего немцы сделали точно такое с бельгийским Лувэном совсем недавно, в 1914 году? Мне говорили, что монарх должен быть прежде всего полководцем. Но история войн, преподанная мне, сделала из меня самого убежденного пацифиста. Война — это не подвиги и слава, а огонь и смерть, беды и страдания. И я имел самое твердое намерение любой ценой избежать участия Дании в любой войне! Быть как Швеция или Швейцария — никому не угрожаем, ни на что не претендуем — и зачем кто-то будет с нами воевать?
«Германская империя и королевство Дания ни в каком случае не шагнут к войне или к другому виду применения силы друг против друга», — так было записано в Пакте о ненападении, заключенном в мае тридцать девятого. Кто мог знать, что для этих грубых тевтонов подписанный ими договор был не более чем клочком бумаги? Я даже не хотел верить, когда мне сообщили утром девятого апреля 1940 года, что немцы вторглись на нашу территорию, а их самолеты бомбят наши мирные города! А когда я собрал своих министров во дворце Амалиенборг, и мы совещались, что делать, в зал вдруг ворвались немецкие солдаты, высадившиеся в порту. После чего мне осталось лишь капитулировать и сказать их командиру: «Вы, немцы, опять совершили невероятное, и следует признать, это было проделано великолепно!» А также высказать надежду, что Дания займёт своё место в Новой Европе, и датский народ ожидает, что при новом европейском порядке сохранит свою самостоятельность.
А что нам оставалось делать? Мы были в положении мирного обывателя, которому бандит приставил нож к горлу. И сопротивляться означало бы, что нас не только ограбят, но и убьют.
Первые годы оккупации были довольно мягкими. Немцы почти не вмешивались в наши внутренние дела, и оставалась надежда, что так будет до завершения войны. И видит Бог, я и моя семья терпеливо разделяли со своим народом все тяготы и лишения. Все изменилось 15 августа 1943 года, когда мне передали приглашение, а по сути — приказ, прибыть в Берлин на встречу с Гитлером. Не скрою, мне было страшно — говорили, что я не вернусь оттуда живым. Но отказаться означало не выполнить свой долг правителя.
Фюрер показался мне очень неуравновешенным человеком, возможно, даже психически нездоровым, в то же время от него, казалось, исходила какая-то темная энергия, подчиняющая чужую волю. Он то говорил тихо, и даже вежливо, то беспричинно срывался на крик, извергая угрозы. Он начал с восхваления наших предков, викингов, когда-то державших в страхе всю Европу и облагавших данью Англию — «бесспорно, это были люди истинно арийской расы!» — затем перешел к необходимости столь уважаемой нации, как датчане, занять по справедливости положенное им место в Еврорейхе.
Тут следует сделать маленькое пояснение. Под Еврорейхом обычно понимают весь лагерь европейских стран, союзных Германии в ту войну. Однако юридически это было первоначально лишь соглашение между Германией и Францией, некое подобие конфедеративного договора, в который после были включены Бельгия и Голландия — а вот, например, Италия, Венгрия, Румыния, Испания формально считались союзниками Германии, а не частью Еврорейха. Вступление в Еврорейх полноправным членом давало определенные привилегии как населению присоединенной страны, так и ее промышленности и торговле — но требовало полного отказа от суверенитета, низводя прежнюю власть до уровня чиновника, назначаемого Берлином, а главное, ставило обязательным условием участие в войне, с непосредственной отправкой своих солдат на фронт.
Гитлер продолжал свой монолог, как будто произнося речь. «Такая страна, как Дания, нуждается в гораздо более сильной армии для охраны своего суверенитета и своей территории, — сказал он с пафосом. — При населении свыше четырех миллионов может быть мобилизовано двести тысяч человек, что составляет тринадцать полнокровных дивизий, причем их оснащение, вооружение и подготовку Германия берет на себя. А от вас же, смелые потомки викингов, требуется лишь защищать свою территорию от азиатских орд. Неужели вы забыли, что Дания исстари владела русской Эстляндией и Таллинн означает „датская крепость“? Так восстановите свои законные права, пошлите туда свою армию, это будет ваш вклад в общее дело Еврорейха».
В то время московское радио еще не вело передачи на датском языке — но мы могли слушать их на французском и немецком. Даже если половина сказанного там было пропагандой, ужасы Восточного фронта совершенно не стоили весьма сомнительного владения той землей. И пленные французские солдаты ругали своего Петена: «Старый идиот, надеялся, что рабство и позор капитуляции спасут от нового Вердена, так получи же при рабстве и позоре еще и Верден, причем на чужой проигранной войне!»
И когда Гитлер сделал мне то же предложение, что французам полгода назад, я сказал нет! Если у Германии довольно войск, чтобы установить по всей Дании жестокий оккупационный режим, так зачем ей нужны плохие солдаты, совершенно не желающие воевать в чужой земле и готовые при первом же случае сдаться или перебежать к русским? Тогда фюрер перешел на крик: «Вы, глупцы, сами избрали свою судьбу! Думаете, то, что у вас — это оккупация? Да вы „восточных территорий“ не видели, с самым жестоким обращением с непокорными, расстрелами, взятием заложников, заключением в концлагеря! Слышали ли вы, что сейчас происходит в Варшаве? Взгляните на эти фото, что осталось от города — и наведением порядка там занимается особый полицейский корпус, уголовная шваль со всей Европы, и русские ренегаты, которых Советы даже в плен брать не будут. И в случае вашего отказа, после усмирения Варшавы, именно они придут в Данию — зная, что если будут недостаточно жестоки, то отправятся на Восточный фронт. Вот еще фото — что эти головорезы делают с бунтовщиками!»
