прошлась по вещам: просмотрела платяной шкаф, видеокассеты, лежащие на телевизоре, заглянула в тумбу, наполненную бутылками и консервами, откинула несколько одеял, помяла подушки. Потом она заглянула под кровать и достала оттуда наручники, плеть, кожаные шипованные браслеты, вроде которых цепляют на себя фанаты тяжелого рока, какие-то дурацкие кожаные трусы или плавки и обрывки веревок. Подняв плеть двумя пальцами до уровня глаз, она покачала головой и вопросительно взглянула на меня.
– Хозяин, по-моему, страдает сексуальным садизмом, – негромко сказала она.
Я отвернулся, пряча недобрую улыбку. Профессионализм, как шило в мешке, не утаишь. Лада в первую очередь обратила внимание на те вещи, с которыми ей, прямо или косвенно, приходилось иметь дело по долгу службы. Садист, так садист, от этого вывода нам ни жарко, ни холодно.
Отец Агап все это время растерянно смотрел на чужую мебель, чужие вещи и, должно быть, мучился угрызениями совести оттого, что без ведома хозяина проник в его жилище. Мы с Ладой уже подошли к двери, готовясь выйти на лестницу, как батюшка негромко вздохнул. Мы обернулись. Священник держал на уровне глаз черную юбку. Я не сразу узнал эту вещицу.
– Ее юбка, – трагическим голосом прошептал батюшка, и глаза его стали стремительно наполняться влагой. – Душегуб. Мучитель. Он убил ее… Бедная девочка…
Эта находка так потрясла батюшку, что из комнаты его пришлось выводить едва ли не силой. Он уже плохо соображал, где он находится и куда его ведут, что-то бормотал, начинал креститься, но на втором движении его пальцы, собранные в щепоть, застывали у правого плеча.
– В доме никого, – подытожила Лада перед тем, как потянуть на себя тяжелую входную дверь.
Я пожал плечами, мол, этого следовало ожидать. Вполне возможно, что Олег увел отсюда Марину и Курахова еще вчера. Может быть, они уже выкопали с десяток ям где-нибудь в карпатской глубинке, может быть даже нашли несколько гнилых шишек. Так или иначе, здесь следы Ковальского обрывались, и нам оставалось лишь тешить себя надеждой, что он в ближайшее время вернется сюда, и в моей раненой руке будет достаточно сил, чтобы благородным ударом кулака раскрошить ему зубы.
Мы вышли из дома во двор. Напряжение спало. Я вновь почувствовал слабость. Рана напомнила о себе. Я коснулся предплечья и почувствовал, что рукав куртки вымок. Значит, кровотечение опять открылось.
Лада заметила перемену в моем настроении. Она проследила взглядом за моей ладонью, которой я поглаживал ноющий бицепс.
– Надо перебинтовать, – сказала она, с досадой посмотрела вокруг, словно бинты росли на деревьях, и решительно добавила: – Я сейчас!
Она исчезла за дверями дома. Я побрел к своему раненому "опелю". Нас с машиной постигла одна участь. Она страдала, как и я.
– Как вы думаете, – дрожащим голосом произнес батюшка за моей спиной. – Есть шансы, что Марина еще жива?
Я машинально кивнул, даже до конца не расслышав вопроса, открыл переднюю дверь и сел за руль, втягивая носом знакомый до боли запах нового автомобильного салона. Провел рукой по грязной панели – стряхивали пепел, мерзавцы! Открыл крышку "бардачка". Там по-прежнему лежали мои вещи – пластиковые стаканы, предохранители, щетка для мойки стекол.
Я пошарил рукой под рулем – ключа зажигания, естественно, не было. Опустил голову, глядя под ноги – может быть, упал?
– Нэ рыпайся, бо пальну! – услышал я за своей спиной незнакомый голос и почувствовал, как холодный металл ткнулся мне в затылок.
49
Вот это вляпался! – подумал я, поднимая глаза на зеркало заднего вида и внутренне содрогнулся, увидев незнакомое лицо небритого парня с впалыми щеками и неряшливыми усами, загнутыми книзу. В его невыразительных, широко раскрытых глазах застыла волчья настороженность. Предмет, который он упирал мне в затылок, действительно был пистолетом, очень похожим на «ТТ», и с этим я вынужден был считаться.
– Руки до гори! – тихо добавил он.
– Что? – не понял я.
– От москаль неграмотный! – шепнул усатый и сделал одолжение – повторил на неграмотном русском: – Руки на верх!
– Не могу, – сказал я, следя за батюшкой, который не видел нас через затемненные стекла и бродил вокруг машины, разглядывая ее борта. – У меня рука ранена.
– Ну, как хочешь. Будет ранена и другая.
Он хорошо собой владел и даже пытался острить. Этот человек с оружием обращается давно и если захочет выстрелить, то без усилий сделает это, понял я и, не двигая рукой, одними лишь пальцами нащупал замок "молнии" на сидении.
Усатый шумно дышал мне в затылок. Кожа под стволом занемела, и мне очень хотелось дотянуться до пистолета рукой и сдвинуть его чуть выше или ниже.
Из дома вышла Лада с куском белой материи. Она поискала меня глазами и о чем-то спросила батюшку. Отец Агап кивнул на машину.
Замок "молнии" сдвигался очень туго. Лепесток я держал двумя пальцами, как сигарету, и миллиметр за миллиметром отводил его в сторону.
Лада шла к машине, на ходу разглядывая материю со всех сторон. Краем глаза я заметил руку усатого. Он дотянулся до кнопки переднего стеклоподъемника. С тихим свистом боковое стекло заскользило вниз. Лада успела мне улыбнуться до того, как увидела приложение к моему затылку. Шаги ее замедлились. Она опустила руки, и край материи коснулся травы.
– Эй! – крикнул усатый из-за моей спины. – Стой на месте! Руки на верх! Не то твоему дружку зроблю дырку.
– Ты не волнуйся, – сказал я ему. – И не дави слишком на крючок…
– Мовчать! – Несильный удар стволом в затылок.
Лада остановилась в метрах трех от машины. Черт возьми, мне было жалко ее больше, чем себя. На лице девушки было столько недоумения, досады и отчаяния, что мне казалось – она вот-вот расплачется.
– Скажи тому… диакону, – приказал усатый Ладе. – Пусть станет с тобой рядом.
Ладе не было необходимости что-либо говорить. Батюшка на слабых ногах подошел к ней и, неимоверно сострадая мне, словно пуля уже летела по стволу пистолета, пробормотал:
– Кирилл Андреевич, как же так… Вот же беда какая…
– Мовчать! – оборвал его стенания усатый. Каждое его "мовчать" отзывалось болью в моем затылке. – Дивчонка! Снимай
