нельзя.
Император то злился на себя и на брата, чей характер только провоцировал недовольство. То называл либеральное устройство Польши преждевременным, а барбосьи повадки Константина – единственным, что может удержать аристократию в узде. Утешало только царящее благополучие. Кроткое правление Ангела внесло покой в жизнь непоследовательного, бунташного народа…
В одной коляске император, привычно опередив свиту, ехал по исправленным дорогам, доверившись людям, которые сбегались на станции приветствовать его с таким же энтузиазмом, как в России. Ничто не предвещало грядущих страшных событий. Кроме одного происшествия.
К полудню прибыли на последнюю станцию перед границей, в Пулавы. Здесь неподалеку возвышалось великолепное поместье Чарторыйских, где покойный император Александр из дружбы к князю Адаму часто останавливался на пути в Варшаву и обратно. На сей раз ночлег не предусматривался. Никс терпеть не мог все семейство. Знал о тайных королевских амбициях Адама. Как и о том, что его мамаша, старая карга Изабелла, давала в Пулавах прибежище оппозиционерам и интриганам, создав нечто вроде Провинциальной ложи ордена Недовольных.
– Хорош бы я был посреди этого собрания! – пылил государь.
Тем не менее на станцию явился некий господин во фраке и отрекомендовался управляющим княгини, пригласив от ее имени императора отдохнуть в замке.
Это показалось странным.
– Такое чувство, что меня намеренно оскорбляют, – сказал царь, выслав «управляющего» на улицу. – Что за вольный способ приглашения собственного монарха в гости? Или я ей не монарх?
Бенкендорфа терзали другие подозрения. После провалившегося покушения на коронации он оставался на взводе.
– Кто нам подтвердит, что этот человек действительно послан Изабеллой? Где хотя бы письмо от нее? Дорогой нас зарежут, и концов не видать.
– Фрачник, – император выплюнул последнее слово с особенным презрением. Он страдал всеми страхами человека, привыкшего к форме, перед непонятным статским платьем. – Мог бы хоть дворянский мундир надеть. Тогда ясно. А так…
Они с детства учились считывать форму не хуже формулярного списка. В таком-то чине, там-то и там-то сражался, столько раз ранен. А тут – глухо.
Не так глухо, как кажется его величеству.
– Я бы не доверял, – буркнул Александр Христофорович. – Синий фрак. Шерсть недорогая, только воротник бархатный. Такие носят профессора в университетах. Управляющий, вор по определению, давно скопил бы на целый бархатный сюртук. Сапоги по английской моде, короткие. Для города. Тут грязь, и подойдут болотные. Гетры. Хотя и не путешественник. Не запачканные. Ехал за нами в карете? Может, прямо из Варшавы? Шляпа-боливар – любит революции в Латинских Америках? Или просто мода. Волосы длинные. Ну, какой управляющий отпустит такие космы? Перед господами стоять надо опрятным. Опять же шотландский плед через плечо – сейчас жарко, зачем он его носит? Брат-масон?
Никс восхитился умением своего главы безопасности расшифровывать увиденное. Он-то сам дальше круглых очков, олицетворявших либерализм, был несилен.
– Нельзя ему доверять, – решили оба, и государь отказал гостю.
Покатили дальше. Недалеко от Пулав следовало пересечь на лодке Вислу. Император сел. Поплыли.
– Что там за скопище на другой стороне?
Если учесть, что охрана, как всегда, не поспевала, вопрос непраздный.
– Куча народа, сир. А вон в стороне и ваша коляска. Лодка застыла посредине реки.
– Вы мне с самой Варшавы чего-то недоговариваете, – император поднял на Бенкендорфа испытующий взгляд. – Чарторыйские замешаны в покушении?
Александр Христофорович кивнул.
«А Потоцкие? А ваш сын?» – этого Никс не спросил, но на его лице ясно изобразилось понимание.
Что было ответить?
– Думаете, эти люди нападут на нас?
Бенкендорф прищурился, разглядывая толпу.
– Это любопытные. Не вижу зачинщиков.
«Как вы их угадываете?»
– Причаливаем, – распорядился император.
Чуть только нос лодки втянули на берег и спутники вышли, подавшаяся к ним толпа расступилась, пропуская княгиню Чарторыйскую. Вся в черном, в кружевной наколке на голове, в перчатках, она произвела на Никса впечатление ведьмы из сказки.
– Ваше величество, – прошамкала Изабелла, – вы окажете мне честь, если с дороги отправитесь в мой дом и, подобно вашему венценосному брату, переночуете у нас по дороге в свои владения.
«В свои владения»? Он не ослышался?
– Мадам, вы, вероятно, обмолвились, – учтивость еще не изменила государю. – Здесь кругом мои владения. Завоеванные кровью моих подданных. – Он все больше распалялся. – Не хотите признать меня своим королем, признавайте царем победивших вас соседей.
Старуха заулыбалась беззубым ртом. Толпа между тем обступала их все плотнее: каждый хотел слышать разговор сильных мира сего. Агрессивных намерений не было. Но скопище людей само по себе раздражало Бенкендорфа.
– Сир, скорее, – прошептал он одними губами.
– К сожалению, мадам, я вынужден спешить.
Эти слова не смутили Чарторыйскую.
– А я вынуждена настаивать, – храбро не согласилась она. – Раз вы называете себя моим королем, окажите самому влиятельному дому в этой земле честь отужинать с нами. Наша любовь к особе монарха так велика, что мы готовы взять его в мирный плен своего преклонения…
Вот тут бы Ангел растаял. Сделал вид, что очень тронут выражением чувств польской знати, позволил бы отвести себя в окружении народа в замок. На заклание – оба спутника это уже понимали. Им грозили едва не в открытую. Еще в форме приглашения, но уже намекая на плен.
– Что за наглость! – все-таки Никс не выдержал. Не желая демонстрировать особую вежливость, он нахлобучил шляпу, которую до сих пор держал в руках, и за оба конца натянул ее на уши. – Что вы позволяете себе? Если ваши роды вольно обходились со своими королями, то я не только ваш король.
Княгиня отступила на шаг и обратилась к толпе:
– Что и следовало доказать. Вы слышали? Наши монархи уважали законы и права знатных родов. – Потом повернулась к императору и заявила: – Вы унизили меня в глазах местной шляхты, моих клиентов и соседей. Я этого не забуду.
Бенкендорф подал знак подкатить коляску поближе, раз толпа мешает им идти. Никс молча поклонился и вскочил в экипаж.
До самого Седлица спутники не могли отделаться от неприятного чувства.
– Я что, убегаю? – Раздражению государя не было предела.
– Мы еще легко отделались, – проворчал Александр Христофорович. – В юности я несколько раз бывал в Польше. Такие, как Чарторыйская, имеют сотни приживалов, влияют на общественное мнение. Говоря о нас дурно, она действительно может и будет вредить.
Оба подавленно молчали.
– Даже если бы нас убили… – проронил Николай, – через пару часов прибыла бы моя охрана. А через день армия…
– Изабелла стара, – протянул Бенкендорф. – Ей и жить-то осталось… Думаю, месть со стороны русских ее уже не волнует. Лишь бы забрать с собой на тот свет врага.
* * *
Петербург
Дома Шурка устроил скандал. Катю заперли. Впервые в жизни он кричал и стучал кулаком по столу. Назвал падчерицу «персидской княжной» – кстати, так и прилипло. А когда Лизавета Андревна попыталась его по-свойски унять, шикнул на нее так, что она села от удивления.
– Простофиль! – вопил отец на жену, забывая окончания русских слов. – Ждешь, чтобы она в подоле нам кизилбашика принесла! Я государственный человек! Надо мной все будут смеяться!
– Уймись. – Лизавета Андревна взяла себя в руки и встала. – Вот, оказывается, что тебя беспокоит.
Бенкендорфу стало стыдно.
– Я все делаю для твоих родных, – попытался оправдаться он.
Но казачку криком не перешибешь.
– Ничего не случилось, – констатировала она. – И твоя, и ее честь целы. Чего не могу сказать о своей. Опять загулял?
Вали
