Юльки – своя. В которой пока есть место вероятностям и надеждам, скорости и веселью. Безудержному. Случайному.
Безответственному.
Его распирало изнутри это чувство: кипели силы. Хотелось взлететь над этим мокрым мостом, над скучным городом, пробить стрелой облака и… И увидеть солнце, ведь оно было где-то там, ближе к космической темноте.
Вечно сияло, только на ночь прячась за край горизонта.
– Короче, Стас: что мне матери сказать? На хрена вам с Юлей джип за полтора миллиона, можно узнать?
Сын упрямо молчал. Его поднимала над тротуаром невидимая отцу сила, заставляла то ли бежать, то ли лететь. Эх, если бы батя знал… Но Стас поклялся Юле, а никому – значит никому. Чуть позже скажет, когда она разрешит. Жена. Любимая. Яркая звездочка его жизни, не хуже того солнца, что сейчас никак не увидеть за облаками.
– Пап… Потом, ладно? Немножко позже я вам с мамой все-все расскажу. Клянусь!
Он схватился рукой за парапет и легко забросил наверх тренированное тело. Встал в позе спринтера, готового к забегу: на одном колене, опираясь двумя руками о бетон и смешно задрав задницу. Хотелось быть выше отца, посмотреть на него сверху хотя бы так. И вид потрясающий – река теперь, не заслоняемая скучными бетонными перилами, была видна во всю ширину, от берега до берега, от моста и до теряющегося в тумане далекого поворота, где смутно виднелся торчащий на приколе катер.
Отец остановился и охнул, задрав подбородок:
– Слезай, дубина! Упадешь!
Стас рассмеялся и резко выпрямился во весь рост, растопырив руки подобно циркачу–эквилибристу. Они вон по канатам ходят, и ничего. А здесь – широченная, сантиметров сорок, бетонная дорожка под ногами. Чего бояться?
– Пройдусь немного по высоте, пап. Душа просит.
Он шагнул раз, другой. Да, места была достаточно, лишь бы голова не закружилась. Ветер трепал волосы, рвал расстегнутую куртку, норовя если не сбросить отважного человечка, то хотя бы раздеть. Широкие брюки надулись полосками парусов.
– Слазь, говорю! – крикнул отец. Ему было не до смеха, а Стас шел и смеялся. Он сам себе казался великаном, переступающим через смешными маленькие домики лилипутов, идущим по их забавным дорожкам, со столбами по колено, с крошечными коробочками машин и совсем уж муравьиными фигурками обитателей.
Ему было хорошо. Ему было правильно так сейчас.
Отец остался стоять, не тронулся с места, только гневно крича что–то, но слова растирал в ладонях ветер, швырял их в воду, комкал и заталкивал под проносящиеся автомобили.
– …ак! Сла… …ас!
Где-то за спиной победно затрубила фура: это вам не писклявые клаксоны легковушек, это настоящий голос природы. Куда там слонам…
Стас даже вздрогнул, против воли поворачиваясь к реву, когда длинномер промчался совсем рядом – так он был велик, ограждение и тротуар ничуть не делали его меньше.
Водитель, сидящий заметно выше Стаса, даже забравшегося на парапет, повернул голову и внимательно рассматривал юного безумца. Вдоль всего кузова, эхом повторяясь на прицепе, в лицо кричали двухметровые буквы, ярко–красные на сероватом полотнище: КОМПАНИЯ «КРАСНЫЙ ДРАКОН». И еще раз, сливаясь в стремительный росчерк молнии, в пожарную тревогу, в полосу какой-то неведомой, но такой близкой опасности. Промелькнула рогатая черная с багровым голова с приоткрытой в злой усмешке пастью, товарный знак, завершающий надпись. Потом вторая.
Изумрудные глаза, суровые, под набухшими веками рептилии взглядом толкнули Стаса в грудь. Мягко, но неотвратимо, как в спортзале бьет в ответ раскачивающаяся груша. Или это был порыв ветра с реки? Или внезапно сжавшийся, плотный воздух, во все стороны отлетающий от огромного грузовика, сдувающий при случае легковушки с трассы, случайно поймавшие волну?
Кто его знает.
Ясно одно – нелепо взмахнув руками, Стас изогнулся, пытаясь удержаться на широком – вроде бы – парапете, неловко переступил с ноги на ногу, уже теряя опору, неслышно вскрикнул и упал. Словно злой мальчишка подкрался к шахматной доске, улучил момент и скинул шахматную фигурку на пол – пусть ее поищут игроки, пусть помучаются. А найдя – будут мучительно вспоминать на какой клетке она стояла.
Все это несмешное лицедейство заняло меньше мгновения, но куда больше, чем вся жизнь. Время кончилось, а стрелки часов заплелись в странный абстрактный узор памятника небытию.
Отец рванулся к парапету, оперся обеими руками и высунулся, глядя вниз, стараясь рассмотреть, куда упал сын. Он кричал что–то, на дороге тормозили машины, гудя вразнобой. Фура давно уже скрылась за паутиной держащих мост тросов, кузовом остановившегося автобуса, столбами и туманом. Никто и не собирался ее догонять – зачем?
– Сын! – страшно закричал отец. – Ста-а-ас!!!
Слезы застилали ему глаза, ветер обжигал лицо, внезапно став очень холодным, ледяным, несущим осколки разбитых навсегда стекол, в которых отражалась смерть.
Но, сколько он ни всматривался вниз, не было видно всплеска воды. Ничего не было: рябь на темной воде разгонял ветер, эти двадцать метров Стас пролететь бы не успел. Не унесло же его порывом ветра под мост?
Отца трясли за плечи подбежавшие люди, кто-то кричал в уши вопросы, другой заглядывал в лицо. Вокруг набирали МЧС, орали, снимали зачем-то на телефоны реку, друг друга, отца Стаса, низкое небо и полукруг берега, до которого они с сыном не дошли вдвоем. Вдалеке взвыла сирена, но что толку сейчас от всех специальных служб на свете?!
Вот именно. Отец Стаса отшатнулся от парапета и сел прямо на мокрый асфальт тротуара. Люди сперва отхлынули от него, как волны от упавшего в воду камня, потом вновь подошли ближе. Совсем близко. Невыносимо.
Он плакал, ему не хватало дыхания в этой толчее над головой.
Мир вокруг застыл, подобно внезапно поставленному на паузу кино.
Цвета исказились, река перестала быть темно-серой, налившись белизной первого снега, рябь не двигалась. А небо над головой напротив потемнело, стало похожим на зимние сумерки. Ветра не было. Звуков не было. Ничего из того, что окружало Стаса в последний миг перед падением, больше не существовало. Ни моста, мимо опоры которого он должен был падать в последнее мгновение своей жизни, ни силуэтов домов и деревьев левого берега, до которого еще идти и идти. И не дойти уже никогда.
Ничего. И в этой пустоте и безвремении слышны были только далекие-далекие звуки подобные шороху песка или гулу покинутого навсегда моря из завитков ракушки.
– Что? – невольно спросил Стас, но не услышал самого себя.
Ш-ш-шурх-х-х…
Он так и висел в неудобной позе кошки, пытающейся упасть на четыре лапы, но лишенной такой возможности неведомо чьей волей. Попытался пошевелиться, повернуть голову, выпрямить изломанные в падении иероглифом руки, но ничего не
