Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
– У них был номер ызраильского прэмьер-мынистра? – громко удивился голос с кавказским акцентом.
Рубинчик, прервав молитву, посмотрел в сторону говорящих. Двое усатых и грузиноликих еврейских великана в мохнатых бараньих бурках располагались рядом с минчанином на груде роскошных кожаных чемоданов и попивали ямайский ром из бутылки с яркой этикеткой. А пожилой худощавый минчанин пил чай из термоса и продолжал беседу:
– Конечно, был! Ну, не самого Эшкола телефон, не персональный, а его канцелярии…
– И вас соединили? – снова удивился один из грузино-евреев.
– Сначала прервали! – сказал рассказчик. – Как только Давидович начал читать текст поздравления: «Премьер-министру государства Израиль господину Эшколу! От евреев города Минска. Поздравляем с Днем независимости, желаем собрать всех евреев на нашу историческую родину!» Ну и так далее. Сразу – стоп! Разъединили. Начинаем звонить: почему разъединили? «Техническая неисправность. Подождите!» Я взял трубку и говорю: «Вы что, забыли включить аппаратуру? Включите. Мы подождем. Мы не боимся. Включите аппаратуру и записывайте: мы поздравляем народ Израиля с праздником Независимости. Сколько вам надо времени – мы подождем, включайте ваши магнитофоны…»
Грузино-евреи захохотали, на их смех тут же подошли еще люди. А рассказчик сказал:
– Потом слышу: «Можете продолжать!» И мы продолжаем чтение. Мы же знаем, для чего нас разъединили. Они растерялись и забыли включить магнитофон. Вот и все. И конечно, час не прошел – мне отключили телефон, а на другой день вызвали в КГБ. Я им говорю: «А в чем дело? Я еврей. СССР признал государство Израиль еще в 48-м году! Громыко признал на сессии ООН – один из первых! Это же история! Я то выступление Громыко, – говорю, – наизусть знаю. Хотите, я вам прочитаю?» Они говорят: «Не надо нам ничего читать, идите!»
Вокруг опять засмеялись.
– Нет, ну в самом деле! – воскликнул рассказчик. – У меня по еврейской тематике столько материала собрано! Я все нашим отказникам оставил. Тем более что я все равно все наизусть знаю. Они думают, что если они не дают нам старые книги вывозить, так мы забудем, что про нас Максим Горький в 19-м году писал? Пожалуйста! «Когда русскому человеку особенно плохо живется, он обвиняет в этом жену, погоду, Бога – всех, кроме самого себя. Такова русская натура, недаром же у нас придумана на этот случай складная поговорка: «Вали валом свой грех на всех, жалобиться станешь – и черта обманешь». Вот мы всегда и жалуемся на кого-нибудь со стороны, чтобы оправдать нашу глупость, лень, наше неуменье жить и работать. Сейчас снова в душе русского человека назревает гнойный нарыв зависти и ненависти бездельников и лентяев к евреям – народу живому, деятельному, который потому и обгоняет тяжелого русского человека на всех путях жизни, что умеет и любит работать. Я знаю – вы скажете: «Ага, он опять защищает евреев, ну конечно, подкуплен!» Да, я подкуплен, но не деньгами – еще не напечатано таких денег, которыми можно подкупить меня, – но давно, уже с детских лет моих, меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь…»
Тихо падал снег. В полумраке ночи, при свете двух уличных фонарей, освещавших кургузый памятник Ленину, евреи стягивались поближе к этому минчанину, а он громко, как клубный чтец-декламатор, шпарил наизусть всю статью Максима Горького «О евреях», которая не включена ни в одно советское собрание его сочинений:
«Это евреи вырастили на грязной нашей земле великолепный цветок – Христа, сына плотника-еврея, Бога любви и кротости, Бога, которому якобы поклоняетесь вы, ненавистники евреев. Столь же прекрасными цветами духа были и апостолы Христа, рыбаки-евреи, утвердившие на земле религию христианства…»
Люди подтаскивали сюда свои чемоданы и узлы, приносили своих детей, завернутых во все, что у них было теплого, и какую-то еду, и термосы с чаем, и коньяк, и водку, припасенные в дальнюю дорогу. Они окружали минчанина с его семьей, и сидящих рядом еврейских богатырей Каташвили, и Рубинчика с его женой и детьми. И хотя милиция не разрешала разводить тут костры, но людям казалось, что здесь, возле этого рассказчика, им становилось теплей от слов хотя бы одного русского писателя-неантисемита:
«Заслуги евреев перед миром – велики; тупое и ленивое невежество ваше не знает этого, вы одно только знаете – евреи кое-где стоят впереди вас и евреев нет в очередях. Но ведь впереди они только потому, что умеют работать лучше вас и любят работу, а в очереди бедный еврей не идет, потому что вы облаете его, станете издеваться над ним, даже изобьете и, пожалуй, сможете убить в бессильной вашей злобе. Разумеется, не все евреи праведники, но стоит ли говорить о праведности, о чести и совести вам…»
Неля тоже стала вынимать из дорожной сумки какие-то пакеты с едой, и вмеcте с этими пакетами у нее в руках оказалась завернутая в газету обувная щетка.
– Что это? – негромко спросила она Рубинчика. – Зачем ты это везешь?
Он взял у нее эту щетку, посмотрел на нее, потом на приснеженную толпу евреев и на своих детей, спящих на чемоданах. И на фоне этой чудовищной ночи – с замерзающими детьми, монологом Горького о евреях, мародерством таможенников и скульптурой Ленина, зовущего на восток, – на этом фоне вдруг такой мелкой и ничтожной показалась Рубинчику его Книга, что он даже засомневался, примет ли Бог от него эту жертву в обмен на спасение детей. Но это было самое дорогое, что он имел, и он встал, прошел сквозь толпу к мусорной урне и швырнул в нее эту сапожную щетку со всеми пленками, которые он так старательно прятал в нее всего два дня назад. «Господи, – сказал он своему еврейскому Богу, – теперь я понял Тебя. Ты искушал меня этой книгой, и ради нее я собирался рисковать даже детьми. Но никакая книга не стоит риска задержаться в этой стране хоть на час, не говоря уже о риске остаться здесь с детьми. Прости меня. Прости и спаси детей. Пожалуйста!…»
Снег падал ему на лицо, но он стоял, запрокинув голову к небу, и выискивал в темном небе хоть какой-нибудь знак того, что его слышат. А рядом, в темноте, стояли, сливаясь в поцелуях, две пары – Кацнельсон со своей Натальей и Соня Карбовская с Мурадом.
А из толпы, окружавшей минчанина, вдруг послышался хохот, и уже другой голос подхватил там беседу и увлек ее по новому руслу:
– Слушайте, если говорить о евреях и русских, так я вам расскажу такой случай. Честное слово, это правда, клянусь! Я ведь тоже с Минска, так что вот этот товарищ не даст мне соврать. Был у меня там близкий друг, не хочу говорить его фамилию, пусть он будет Женя Петров. Не только что русский, так еще и отец у него – полковник КГБ. А он женился на еврейке и уехал в Израиль одним из первых. Можете себе представить, что с его отцом было? Но не важно. Не в этом дело. А в том, что этот Женя все войны прошел в Израиле, а потом удрал с Израиля в Америку. И знаете почему? Я ему звоню в Нью-Йорк, а он говорит: Геночка, я там, в Израиле, иду в баню, а мне все говорят: «А гой, а гой, а гой! Обрежь член, обрежь член!» Надоедают все время – нельзя в баню пойти попариться! Я, говорит, на хибру разговариваю, воевал за Израиль, люблю Израиль, но не буду я член обрезать! Какое им дело? И он из-за этого уехал! Говорит: не могу, слушай! Все евреи – друзья, вмеcте пьем, а как идем в баню: «Как, – говорят, – Женя, ты опять с необрезанным? Когда ж обрежешь?» А он говорит: «Ну, не понимают они, что я русский! Не хочу обрезать! Я вот люблю Израиль, но есть же все-таки предел!» И вот это, между прочим, тоже своего рода еврейский расизм. Почему он должен член резать? Хохот толпы заглушил его последние слова, сотряс площадь и разбудил детей и собак. Люди смеялись до слез, до икоты. Может быть, в другом месте и при других обстоятельствах та же история вызвала бы у этих людей только улыбку, но сейчас словно какая-то пружина разжалась в них. И освободились их души от страха этой холодной ночи и от гнета враждебности, накопленной к ним на огромном пространстве – от соседней Польши до Белоруссии, Украины и России. Тут, в самом эпицентре антисемитизма и у самой границы великой Советской Империи, две сотни замерзающих евреев снова и снова повторяли друг другу истории русского израильтянина Петрова и хохотали так, что прыщавый милиционер с косой челкой изумленно высунулся из дверей вокзала:
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
