смогут произвести пуншаПредседатель-призрак этого сна – крис чикВезущий в ЛуизиануПлодородный месяц западаНаложит ли ПОТУС вето на XL трубу?Миновал национального государства деньТеперь у нас мировой капитал против исламского джихадаЭто не так-то простоЭхо голосов глубине пещерыИ не останавливаются подумать вернемся ли мыМы выпьем чашу добротыАпельсины рассыпались в тениСвободный союзЗатем вернись к разрешению проблемыВ отношении сценического сюжетаГде поставить громкоговорительСтопНе решай проблемуПроблема разрешится сама собойПодтвержденный 10 000 вещейВ постоянном движенииТеатр действийУчеба для подготовки к финалуЕсли бы лев мог заговоритьКорабль вышел в открытое мореМоя жизнь – перевернутые песочные часыПросто уйди РенеЗвучанье 60‐хНостальгическое даже тогдаКак юность оплакивает конец детстваСнова и сноваИдиоматическое выражениеВ идиотский векКогда у ящериц отрастут перьяНебо обложит тучамиТемпература упалаМир пробивается через пространствоПриведи дела в порядокОденься неформальноЗакажи чоу-мейн на домСвет в конце туннеляЭто светло-зеленый светНет ошибочных записокТолько пару участников конвенции и туристы выпивают тихоДети зовут пугающие цитаты «скрученный мир»Мы соединились с животнымиЭто приятно по меньшей мере2015 Ян Пробштейн
Трансголубизна
Стихотворению безразлично, кто его пишетОно ждет на крыльяхПояс экфрастической энергии облетает по кругу землюПланета, из которой мы созданыПока другие тщатся привязаться полностью к землеПри помощи стандартных протоколов и управления доступаМы входим в арку и продолжаем идтиЭто хорошая зарядкаВ противоположность войне, поллюции, алчности, ненависти и заблуждениямХотя у них несомненно есть свои последователиЯ – это сумма, обобщающая все на текущий моментЗависящая от будущих операцийПрибавь, вычти, умножь, разделиИ проезжай мимоСледя за длинной историей как за хвостомДобравшись до палеолитаНикакое место не сравнится с магмойКогда приходит время расслабитьсяИ все обдуматьНо мы слишком заняты будучи многоякимиФонтан черпает из многих источниковСпособом существования городовВзмывает свои струи к небуВ цвете техниколор и в черно-беломОпыт виденияОснова одновременного состояния бдения и снаВведение как раз под кожуМастерская как раз под поломВода под поверхностью землиТьмаТрансформация естественнаЖенщины в мужчину, мужчины в женщинуДолгий путь к бытиюВозвращение бабочкиТишина там, где раньше ее не былоСтихотворение не отпускаетОно приходит непрестанно из прошлогоОбычные пальцы подбирают их каскады плановМы можем увидеть оттудаГолову со звездами вместо глазИграть чрезвычайно медленноЗначит ласкать поверхность времениУскорять значит отменять его владенияОбодритесь мои братья и сестрыИ пройдитесь на солнышкеНаше понимание столь великоБудучи сверх понимания одного разумаЖизненные формы превосходят жесткую гимнастику вычисленийНаселяя дно океана2016 Ян Пробштейн
Чарльз Бернстин (1950)
Видимость[310]
Это как если бы у каждой из этих вещей была своя собственная жизнь. Можно их растягивать, деформировать, даже отрывать друг от друга, и все равно между ними внутренняя связность, не позволяющая их разлучить.
Не «смерть» референта – скорее, перезаряженное действие поливалентных референциальных векторов, заложенных в каждом слове; о том, как слова в сочетаниях интонируют и видоизменяют ассоциации, созданные для каждого из них; о том, что «референция», стало быть, – не отношение «один к одному» к какому-то «объекту», а перцептивное измерение, фокусирующееся на объекте, заостряя на нем внимание, ловя его на слове («вот этом» слове), распыляясь на фигуры речи (в то в чем кто где что чтит), отвергая построение образа как следа/проекции и в то же время пуантилистически фиксируя референцию на каждом повороте (полные баки давно уложили спирали) или, как в тех более редких случаях (к примеру, из недавнего у Питера Инмана в «Платине» или у Дэвида Мельника в «Пкоэте») «зауми» (так называемого «заумного языка», насквозь словотворческого) – «иг ок абер-флаппи» – где референция, лишенная своего автоматизма реакции «слово – стимул», «образ – отклик», кочует по полям ассоциаций, подсказанных словом; где слово выстреливает лучами референции, как в энергетическом поле Кирлиановых фотоснимков.
Все это – способы высвобождения энергии, присущей референциальному слою языка; эти слои – материал, из которого ткется письмо, они и есть техники письма. Делать структуры значения в языке более ощутимыми и тем самым придавать максимальный резонанс материи письма – та всегдашняя мощь, которой обладало письмо в наделении опыта осязаемостью не простым указательным актом, а (пере)созданием его условий[311].
Укажем тогда в первую очередь на материал самого письма – нашей территории – как на максимально открытую среду лексики, графики, фонемики, морфемики, слово– и фразо-творчества, синтаксиса и т. д., чтобы возможные тематические области, диапазоны изобразительности, суггестивности, критики, анализа и т. д. имели внешний предел (асимптоту) того, что может быть помыслено и что может (в теории и на практике) вообще быть. Но тогда, приняв это как нулевую степень письма, без какой-либо оркестровки поэтическими возможностями в этом «гиперпространстве», прямо создавать поэзию изнутри него.
* * *
Порядок слов в тексте, или синтаксис, создает возможности для новых образов, фигур, репрезентаций, дескрипций, магии, идеации, критики, соотношения, проекции и т. п. Предложения, следующие стандартным грамматическим правилам, благодаря кумулятивной референции зачаровывают читателя, сводя к минимуму отклонения от предзаданной репрезентации. В результате отсылки каждого слова к реальности работают слаженно, навязывая пространственно-временной порядок, конвенциализированный всей практикой письма, в своей массе задающей «стандарт». «Лампа стоит на столе в кабинете» – в этой фразе слова отсекают возможности друг друга, ограничивая интерпретацию значения каждого слова созданием все более специфичного контекста. Точно так же ассоциации предложений сводятся к минимуму в силу конвенционального толкования или нарративной структуры абзаца, отводящих внимание от высказывания как смыслопорождающего акта в сторону изображаемого «содержания». Сдвигая контексты, в которых оказывается даже вполне «стандартное» предложение, как в прозаических текстах Рона Силлимана и Барретта Уоттена, порядок следования предложений в абзаце смещает со своего обычного окружения предметную привязку, ожидаемую от предложения. «Слова выбирают нас. Лампа стоит на столе в кабинете. Башня желтовато-красного цвета…». В чередовании предложений внутри абзаца (подобно резкой смене кадров в кино) по принципам, порождаемым и развертываемым самим процессом письма (а не согласно предметно-изобразительным конвенциям), в каждой фразе усиливается перцептивная яркость, ведь такие резкие скачки вызывают больше желания насладиться осязаемостью каждого предложения до того, как оно будет проглочено следующим, бесповоротно иным. Такие сдвиги не только включают непредвиденные связи, но и побуждают к особому, эктоскелетному и цитатному чтению. В итоге действующие механизмы смыслообразования множатся, а ограничения по ожидаемым схемам чтения текста снимаются. Это не означает, впрочем, что ожидания в процессе чтения теряют определенность. Текст строится таким образом, что он не только подключает новые ожидания от каждого предложения, но и самой альтернацией фраз прокладывает пути и маршруты дальнейшего осмысления. В то же время у читателя возникает своего рода осмотрительность в отношении характера и значения ожиданий. В результате чего повышается, с одной стороны, саморефлексия, и с другой – значимость фактов/конвенций социальной реальности, проектируемых/сигнифицируемых/провоцируемых текстом. То же самое может иметь место внутри предложений и фраз, не только в межфразовых единствах. Синтаксические сдвиги в письме делают возможной одновременную работу проективности и рефлексивности в движении от слова к слову. «Ведь насколько, внутри почему, инструментуют их раздражение, дуло на в сторону». – И опять-таки, признать это пространством текста, при этом оставив открытым тому, что будет сказано, и тем проекциям, которые жаждут
