сильнейшая эпидемия брюшного тифа. Николай Михайлович продолжил свою охоту и на следующий день. Было так жарко, что он сильно вспотел даже в одном кителе и от сильной жары и жажды выпил воды из злополучной реки.
Охота повторилась и на следующий день, и Николай Михайлович снова страдал от жары, хотя окружающим так особо не казалось. Впрочем, такое бывает с тучными людьми, и никто не обратил на это обстоятельство особого внимания.
В Пишпеке экспедиция оставалась еще несколько дней, занимаясь подбором снаряжения и закупками. Утром 8 октября Пржевальский выехал в Каракол и прибыл туда 10-го. Следом приехали Роборовский и Козлов. Они сразу заметили, что Николай Михайлович после дороги уже успел побриться.
— Да, братцы, — сказал Пржевальский, — я видел себя сегодня в зеркале таким скверным, старым, страшным, что просто испугался и скорее побрился.
И, обращаясь к Роборовскому, добавил:
— Завидую тебе, какой ты здоровый!
Весь день Пржевальский был в скверном расположении духа: ни одна из предложенных квартир ему не нравилась. Он менял их одну за другой. Одна показалась ему сырой и темной, в другой давили стены и потолок, и даже от той, которую он выбрал сам после долгих поисков, он в конце концов отказался.
— Здесь мрачно, гадко. Стрелять — ходить далеко. Надо найти место за городом, ближе к горам. Там поселимся в юртах, по-экспедиционному.
Роборовский и Телешов выбрали за городом удобную площадку близ ущелья у рукава реки Каракол.
14 октября экспедиция перебралась в наскоро разбитый лагерь.
Место Пржевальскому очень понравилось, и он сам указал, где разбить юрты.
Однако на следующий день Николай Михайлович уже имел совершенно больной вид. Пригласить врача он отказывался — и так пройдет!
Утром, выйдя из юрты, он увидал сидевшего вдали на косогоре черного грифа. Николаю Михайловичу страстно захотелось убедиться в том, что глаз и рука не изменили ему. Он схватил ружье и выстрелил.
К величайшему восхищению собравшихся неподалеку киргизов, гриф покатился убитым. Его принесли к юрте. Николай Михайлович любовался громадной птицей, расправлял ее крылья и перья.
17 октября Пржевальский уже не вставал, ничего не ел, чувствовал сильную боль под ложечкой, в ногах и в затылке. Его лицо пожелтело. Наконец он согласился послать за врачом. Роборовский немедленно отправился в город и при вез врача каракольского городского лазарета И. И. Крыжановского.
Доктор нашел у больного брюшной тиф.
Спутники Пржевальского не раз болели тифом во время путешествий, за тысячи километров от родины, вдали от населенных мест. Пыльцов перенес эту болезнь среди голых песков Алашаньской пустыни в 1872 году, казак Гармаев — в горах Цаган-Обо, в страшную тибетскую зиму 1879 года. Оба они, еще не оправившись, полубольные, должны были продолжать путь, мучительно трудный даже для их здоровых спутников.
Но Пыльцов и Гармаев были молоды!
Пржевальский принял прописанные доктором Крыжановским лекарства, однако ему становилось все хуже и хуже.
В юрте было холодно, топить ее Николай Михайлович не позволял: блеск огня и дым беспокоили его, а от жары ему становилось дурно. Больной, он лежал не раздеваясь, в меховой одежде, на войлочной кошме, постланной прямо на землю.
Крыжановский считал необходимым срочно перевезти его в город. Но Николай Михайлович соглашался переехать только в такое помещение, возле которого мог бы расположиться весь его отряд с багажом и верблюдами. Даже тяжело больной, он не допускал мысли о том, чтобы расстаться со своими спутниками, со своей «семьей».
Городские власти распорядились отвести для путешественников глазной барак каракольского лазарета. Пржевальского перевезли туда в тот же день. На просторном дворе разместились юрты экспедиционного отряда и багаж. Рядом нашлось пастбище для верблюдов.
После переезда Николай Михайлович оживился, но к ночи он стал бредить. Роборовский, Козлов, Телешов, Нефедов не отходили от его постели.
Приходя в сознание, он твердым голосом говорил им, что скоро умрет.
— Я нисколько не боюсь смерти. Я не раз стоял лицом к лицу с ней…
Видя на глазах своих преданных спутников слезы, Пржевальский стыдил их, называя «бабами». Спокойно он делал завещательные распоряжения. Слободу завещал брату Владимиру, а если тот откажется — племяннице Леле, с условием сделать выплаты верным слугам; ружья — Роборовскому и Козлову, свои заметки о млекопитающих и птицах — зоологам Е. А. Бихнеру и Ф. Д. Плеске, обрабатывавшим его коллекции.
— Похороните меня непременно на берегу Иссык-Куля. Надпись просто: «Путешественник Пржевальский». Положите в гроб в моей экспедиционной одежде. Пожалуйста, доктор, не анатомируйте меня.
Прежде чем его похоронят, Пржевальский просил вложить ему, мертвому, в руки его любимый штуцер Ланкастера, и так — в гробу, с оружием в руках — в последний раз его сфотографировать.
— Скажите, доктор, скоро ли я умру? — спросил он после того, как сделал эти распоряжения. — Мне надо многое передать. Вы меня не испугаете, если скажете правду; смерти я не боюсь нисколько.
Доктор, конечно, постарался ободрить больного.
— Ну, в таком случае я все скажу завтра, — сказал Николай Михайлович — завтра пошлем и телеграммы.
Но хороший прогноз доктора не оправдался. 20 октября, около 8 часов утра, Пржевальский, всю ночь бредивший, вдруг поднялся с постели и встал во весь рост. Соратники бросились к нему и поддержали.
Пржевальский осмотрелся кругом, потом сказал:
— Ну, теперь я лягу…
Это были его последние слова. Через несколько минут Николая Михайловича не стало.
Спутники его странствий — герои, не знавшие слабости, — горько плакали.
На высоком берегу озера Иссык-Куль, у подножия Небесных гор, великий путешественник, исходивший тысячи километров азиатских пустынь, окончил свой путь — так, как желал.
На крутом обрывистом берегу целых два дня солдаты экспедиционного отряда копали в каменистой почве могилу. 27 октября, в 8 часов утра, перед бараком выстроились войска 5-го линейного Западно-Сибирского батальона. Гроб повезли на лафете полевого орудия, увенчанный венком из искусственных цветов, сделанных местными дамами и гирляндой из родной ели — прощальным подарком солдат.
После обедни и отпевания печальная процессия тронулась к месту погребения. Провожавших было много, все шли пешком 12 верст, даже дамы. На перекрестках дорог всадники-киргизы ждали с обнаженными головами. Солнце пригревало по-летнему, серебрились вершины Тянь-Шаня. Всю дорогу пели певчие, сменяемые музыкой.
Перед строем войск колесница-лафет подъехала к могиле. Спутники Пржевальского в последний раз подняли гроб и опустили его в землю. Далеко по озеру и окрестным горам разнеслись прощальные залпы орудий.
После церковной службы и прощальных слов над могилой водрузили высокий черный крест, убранный венком, и к кресту прибили небольшую доску. На ней Роборовский написал:
«Путешественник Николай Михайлович Пржевальский. Родился 1839 года марта 31. Скончался 1888 года октября 20».
Послесловие. И это всё о нем
В феврале 1889 года командующий войсками Омского военного округа
