думают, что он сошел с ума. Я с ними не согласен. Я считаю, что Аттерик был сумасшедшим со дня своего рождения.- Он говорил без улыбки.
Я онемел от изумления. Наверное, это случилось со мной впервые в жизни. Не говоря больше ни слова, я слез с коня и пошел вниз по склону, пока не нашел подходящую скалу, на которой угрюмо уселся и посмотрел вниз на поселение Гадака. Это был ряд крытых соломой хижин, числом не более пятидесяти или шестидесяти, расположенных через равные промежутки вдоль пляжа в форме полумесяца. Неподалеку от хижин я разглядел небольшую группу людей, сгрудившихся в пальмовой роще. Невозможно было отличить мужчин от женщин. Все они были плотно закутаны в плащи, полностью закрывавшие их головы и лица. Они сидели неподвижно, как мертвецы.
Мне было страшно. Впервые на моей памяти я испугался смерти - той безмолвной и жуткой смерти, которую я видел на пляже внизу, где сидел. Я знал о своем божественном рождении, но теперь я был неуверен, или, скорее, я не был достаточно уверен, чтобы действовать в соответствии с этой идеей и войти в живую смерть колонии прокаженных.
Внезапно я почувствовал легкое благоухание Серрены, сидящей рядом со мной, и шелковое прикосновение ее руки к моему предплечью.
‘Нам с тобой нечего бояться, - мягко сказала Серрена. Я повернулся и посмотрел ей в глаза. Она знала, все было очень просто. Она знала о нашем божественном состоянии, несмотря на все мои искренние попытки защитить ее от этого знания. Она знала, и поэтому я снова поверил.
Этого было достаточно. Я взял Серрену за руку и помог ей подняться. ‘Ты не хочешь оставить наказание Аттерика богам?- Спросил я, но она покачала головой.
‘Ты же знаешь, что меня это не устраивает. Я дала клятву Аттерику и самой себе.’
‘Тогда позволь нам двоим спуститься вниз и исполнить твою клятву.’
Мы вернулись туда, где оставили лошадей, и поскакали к колесницам, ожидавшим нас вместе с братьями Батуром и Наслой.
На следующий день рано утром мы с Серреной взяли пять колесниц, нагруженных едой и предметами для жизни, и поехали вниз по склону холма к тому месту, где прямо над пляжем и морем висела пара полуразрушенных ворот, открытых на петлях. Сбоку от них стояла вывеска, на которой было написано следующее грозное предупреждение: "Не ходите дальше, О вы, кто любит богов и жизнь, которую они даровали вам! За этой точкой вы найдете только печаль и плач.’
Возничие остановили свои повозки и молча, с нескрываемым трепетом выгрузили товар, свалив мешки с зерном и сушеным мясом в беспорядке на обочине дороги. Работая, они бросали нервные взгляды на соломенные крыши деревни, возвышавшейся над пляжем. Покончив с этим, они привязали лошадей и галопом поскакали вверх по склону холма, где их ждали братья, чтобы проводить обратно в Луксор.
Серрена и я остались одни. Мы въехали в деревню прокаженных. Головы в капюшонах и масках смотрели на нас из дверей лачуг, когда мы проходили мимо. Эти отверстия были без дверей, а некрашеные глиняные стены - без окон. Никто не окликнул и не позвал нас, пока мы ехали к пальмовой роще над пляжем. Молчание было глубоким и тяжелым от отчаяния.
Серрена направила свою лошадь ближе к моей, пока наши стремена не соприкоснулись, и прошептала достаточно громко, чтобы я мог расслышать ее слова: "Как мы вообще найдем Аттерика, если он носит капюшон и маску, как и все остальные заключенные?’
‘Не беспокойся, что мы его не найдем, - ответил я. ‘Ты и я - два человека, которых он ненавидит больше всего на свете. Все, что нам нужно сделать, это выставить себя напоказ, и он найдет нас. Но будь осторожной... Когда он придет, он будет быстр, и у нас не будет почти никакого предупреждения.’
В роще мы обнаружили те же самые группы молчаливых фигур, которые видели с высоты склона. Они, казалось, не двигались и не подавали никаких признаков жизни, за исключением одной или двух голов в масках, которые слегка поворачивались, когда они следили за нашим продвижением через рощу. Наконец мы остановились там, где их численность казалась чуть более концентрированной; я имею в виду, что их было почти дюжина.
‘Кто здесь главный? - Спросил я кладбищенским тоном, который казался уместным в этой обстановке. Молчание, последовавшее за моим вопросом, казалось еще более тяжелым, чем прежде.
Затем внезапно раздался странный смешок, и одна из фигур в капюшоне ответила на мой вопрос: "Геката, богиня мертвых, все еще сражается с Анубисом, Богом кладбищ, за эту честь". - Я не был уверен, кто из них ответил мне, но он или она вызвали несколько горьких смешков.
‘У тебя есть что-нибудь поесть? - Я попробовал еще раз.
‘Если вы голодны, то можете съесть ту же кокосовую шелуху, что я ел на прошлой неделе; она уже должна быть частично переварена !- крикнуло одно из безликих существ. На этот раз смех был громче и насмешливее. Серрена и я ждали, пока он стихнет.
‘Мы принесли вам еду.- Серрена встала в стременах, и ее голос разнесся по всей роще. - Копченая свинина и сушеная рыба! Буханки проса и сорго! Столько, сколько сможете съесть!’
В тот же миг в роще воцарилась глубокая и горькая тишина, нарушенная лишь тем, что одна из фигур в плаще вскочила на ноги и откинула капюшон, закрывавший ее лицо. Это было ужасное и навязчивое зрелище. Ее нос и уши были съедены болезнью, так же как и верхняя губа, так что рот застыл в вечной ухмылке, как у черепа. Одно ее веко исчезло, а другое было плотно закрыто. Открытый глаз был ярко налит кровью. Сладкий морской бриз донес до нас запах ее гниющей плоти. Я почувствовал, как мое горло поднимается, и с трудом сглотнул.
- Вы злые создания, - кричала она нам, и слезы текли из ее глаз без век по изуродованной щеке, - вы пришли сюда, чтобы посмеяться над нашим положением. Зачем говорить с нами о еде, если ты знаешь, что ее нет? Неужели у тебя нет ни жалости, ни милосердия? Что мы тебе такого сделали, что ты так с нами обращаешься?’
Серрена повернулась к ней, и в ее голосе послышалось сочувствие. - ‘Я принесла тебе и всем твоим
