Книга Соразмерный образ мой - Одри Ниффенеггер

— Это совсем другое дело. Разве вы не знаете?

— Я новенькая, — объяснила Валентина.

— А-а. — Девочка пошла дальше, Валентина за ней. — Скажите, пожалуйста, вы американка? Откуда у вас такая кошечка? Тут ни у кого нет кошек, а при жизни у меня была кошечка Мейзи, но ее тут нет…

Валентина последовала за ней до диссентерского некрополя, где уже собралось множество призраков: они держались небольшими группами и мирно болтали. Здесь недавно произвели вырубку: участок был открыт небу, и только пни торчали между могилами. Призраки, взглянув на Валентину, отворачивались. Она подумала: может быть, нужно представиться? Девочка куда-то ушла. Теперь она возвращалась, ведя за собой грузного мужчину, одетого как для охоты на лис.

— Это мой папа, — представила его девочка.

— Весьма польщен, — обратился он к Валентине, — Не изволите ли к нам присоединиться?

Валентина колебалась; она боялась высоты. А почему бы и нет, подумала она. Я ведь уже мертвая. Мне теперь все нипочем. Могу делать что захочу.

— Да, — ответила она. — Я с удовольствием.

— К вашим услугам, — откликнулся мужчина.

Он поднял руку; жирная ворона спикировала прямо к ним и стала, каркая, расхаживать с важным видом. Валентина подумала: Прямо как такси поймать. Вскоре над ними кружили сотни ворон. Все призраки ужались до таких размеров, чтобы без труда запрыгнуть на ворону. Валентина поступила так же. Крепко сжав ворону коленями, она бесплотной правой рукой обняла ее за шею, а в левой удерживала Котенка.

Огромная стая ворон в один миг поднялась в воздух над Хайгейтским кладбищем, унося с собой призраков; их темные одежды и развевающиеся саваны хлопали на ветру не хуже крыльев. Они пронеслись над парком Уотерлоу, покружили над Хэмпстед-хит, но не стали задерживаться, чтобы поскорее достичь Темзы и лететь по ее течению на восток, мимо зданий парламента и Вестминстерского моста, мимо набережной Виктории, Лондонского моста, Тауэра, и дальше, и дальше. Валентина крепко держалась за свою ворону. Котенок мурлыкал у нее под ухом. Я так счастлива, с удивлением подумала она. Солнечный свет беспрепятственно проходил сквозь призраков, и только тени ворон омрачали речную гладь.

Потеряв из виду Валентину, Джулия еще немного постояла у стены, слушая птичий щебет. Потом она захлопнула зеленую дверь. Вернувшись в квартиру, сделала себе очередную чашку кофе. Она села на диванчик у окна и стала смотреть, как раскачиваются на ветру кладбищенские деревья, а среди зелени мелькают белые камни надгробий. Она слушала тишину дома, гул холодильника и щелчки, сопровождавшие смену цифр на старых радиочасах. «Точно: заведу собаку», — подумала Джулия. Она провела день за уборкой, а после ужина потрепалась по телефону с Тео. Довольная и одинокая, она улеглась в постель, и в эту ночь ей ничего не снилось.

Бывают же такие яркие дни: поля вокруг дома были изумрудно-зелеными, а небо Сассекса сверкало синевой, да так, что слепило глаза. Ближе к вечеру Элспет отправилась с ребенком на прогулку. У ребенка были колики, и, когда уже ничего не помогало, прогулки иногда его успокаивали. Аккуратно спеленатый, он мирно сопел, прижатый к ее груди. Элспет прошлась по длинной подъездной дороге, ведущей к их тесному домику. Уже стемнело, но луна была почти полной, так что она могла видеть свою тень, скользящую перед ней по гравию. Со всех сторон ее окружало жужжанье летних насекомых — приглушенный хор, накрывший поля звуковым покровом.

Не одну неделю она пристально наблюдала за Робертом. После переезда на них обрушилась долгая череда неудач. Роберт не мог привыкнуть к простору и тишине; он скучал по кладбищу и под любым надуманным предлогом отправлялся на поезде в Лондон. С Элспет он почти не разговаривал; можно было подумать, он свил вокруг себя невидимый кокон своего собственного Лондона, где и обитал без нее. Необъятная рукопись так и лежала нетронутой у него на столе. Потом родился ребенок, и Элспет погрузилась в пучину повседневности: сон стал труднодостижимой роскошью, а кормление грудью оказалось сложнее, чем ей помнилось. Ребенок плакал, она обливалась слезами, в конце концов Роберт вроде как проснулся и заметил ее присутствие. Казалось, его удивило появление ребенка, будто раньше он считал, что Элспет просто шутит насчет своей беременности. К изумлению Элспет, рождение ребенка совершило то, чего не смогла добиться она сама: Роберт вернулся к работе над диссертацией.

Месяцами напролет он сосредоточенно корпел над рукописью посреди неизбежного хаоса. Элспет ходила на цыпочках, боясь разрушить это чудо, но он уверил ее, что в этом нет никакой необходимости. Объяснил, что шум, как ни странно, ему даже полезен.

— Словно работа настоятельно требует своего завершения, — повторял он, и принтер каждую ночь со стрекотом выдавал новые порции безупречно распечатанных страниц.

В этот вечер ее почему-то охватило тревожное ожидание: мир приспосабливался к новому течению жизни. Что-то должно было произойти; рукопись близилась к завершению. Элспет с ребенком на руках шла сквозь сумерки среди сладко пахнущих полей и ликовала: «Я тут. Я жива». Она дотронулась до нежной детской макушки своими прохладными ладонями. На нее нахлынуло неизбывное раскаяние — перед глазами возник образ Валентины, скрючившейся на полу в спальне. От этого образа не было ни спасения, ни защиты. Элспет нечем было ответить и нечем защититься от этого образа. Он вспыхивал в ее сознании, а потом угасал. Не останавливаясь, она шла вперед.

Домишко напоминал выдолбленную тыкву, которая в Духов день светится оранжевыми прорезями. Повсюду горел свет. Элспет миновала сад и прошла через черный ход на кухню. Жужжанье насекомых почти умолкло. В доме было очень тихо.

— Роберт? — позвала она, стараясь говорить шепотом.

Она перешла в гостиную. Никого. На письменном столе Роберта лежала аккуратная стопка бумаги. «История Хайгейтского кладбища». Все папки и черновики были убраны. Это выглядело как заключительная точка. Элспет улыбнулась:

— Роберт?

Его не было дома. Той ночью он не вернулся. Шли дни, и она в конце концов поняла, что он не вернется больше никогда.