Михаил Дмитриевич привлек ее к себе и, с глубокой благодарностью во взоре, поцеловал в дрожавшие губы. В эту минуту огромная ньюфаундлендская собака Бельского, очень привязавшаяся к Наде и теперь спавшая на ковре, внезапно вскочила на ноги и, ощетинившись, повернулась с глухим ворчанием к окну. Надя и Масалитинов также обернулись и остолбенели.
Около окна колыхалось желтоватое дымное облако, а посредине его блестела пара зеленых глаз, пристально глядевших на успевших прийти в себя Масалитинова и Надю, которая вскрикнула и закрыла лицо руками, а Михаил Дмитриевич вздрогнул и побледнел.
– Это глаза Милы! – вдруг хриплым голосом вскрикнул он и, схватившись руками за голову, сделал несколько шагов к двери, а потом зашатался и рухнул на ковер.
Надя позвонила и бросилась к нему. Облако исчезло.
Сбежалась прислуга, а затем пришли адмирал и Ведринский. Михаилу Дмитриевичу оказали необходимую помощь, и, когда он открыл глаза, его перенесли в отведенную ему комнату, где Георгий Львович уложил своего друга, впавшего теперь в мертвенную апатию, и остался с ним.
Крестному Надя передала с глазу на глаз о видении двух зеленых глаз; она тоже ясно видела их, что исключало всякое предположение о галлюцинации, возможной при общем возбужденном состоянии Масалитинова. Слушая ее, Иван Андреевич покачал головой.
– Дай Бог, чтобы бедный Михаил Дмитриевич благополучно пережил это страшное приключение. О! Когда нам приходится бороться с злобной силой тьмы и ее служителей, только тогда и сознаем мы вполне всю свою слабость и невежество.
– Крестный! Упроси доброго Манарму помочь Мишелю и спасти его, – проговорила Надя со слезами на глазах.
– Это уже сделано, дитя мое, и сегодняшнее приключение, вырвавшее несчастного из когтей вампира, указывает, что я не напрасно просил его.
VII
Пока описанное происходило в замке Бельского, Мила проводила в Горках тяжелый вечер. Приезд мужа теперь был ей не кстати, потому что именно в эту ночь она хотела уничтожить вампира, воображая этим спасти Мишеля и сына от козней страшного колдуна, а себе вернуть личную свободу. Когда около одиннадцати часов экипаж не вернулся, она стала беспокоиться. Сидя в будуаре, она тоскливо прислушивалась к каждому шуму, а потом уже истомленная волнениями последних дней, уснула и, без сомнения, впала в каталепсию, так как тело ее окаменело и приняло вид трупа.
Когда она вновь открыла глаза, то в них и на лице ее появилось выражение бешенства и отчаяния. Она отчетливо помнила, что была в замке Бельского и видела Мишеля на коленях перед Надей, а они обменивались словами любви и поцелуями.
– Ах, негодный! Ты поехал к ней, а не ко мне, к своей жене! И ты хочешь развестись со мной? Нет, нет, ты мой и моим останешься. А за час же этот, предатели, вы оба дорого заплатите мне!
Она сжала голову руками, а потом решительно встала, бледная, как призрак, и с пылавшими злобой глазами.
– Но прежде я уничтожу тебя, – чудовище, сделавшее меня орудием своих гнусных преступлений и пугалом для любимого человека.
Она взглянула на часы: до полуночи оставалось двадцать минут, – именно то время какое ей было нужно. Поспешно накинула она поверх батистового пеньюара черный бархатный плащ, на белой шелковой подкладке и с капюшоном, так как в подземелье было холодно и сыро.
Затем она тихонько приотворила дверь детской и увидела, что г-жа Морель читает около колыбели. Успокоившись, она прошла в библиотеку, зажгла электрический фонарь и решительно спустилась в подземелье.
Зловещая тишина стояла в обширной галерее, нарушаемая порывистым дыханием и шелестом шелковых юбок Милы. Но ею овладела злобная решительность; она почти бегом пролетели галерею и вступила в кабинета Красинского. Дрожавшей рукой открыла она ящик стола, где находился ключ от потайного шкафа, куда отец прятал свои самые драгоценные инструменты. Несколько минут спустя, в руках ее была продолговатая шкатулка, где находился знаменитый кинжал, завернутый в лоскуты бархата. Мила достала оружие и осмотрела клинок, покрытый буро-красными пятнами.
– Роковое оружие! Второй раз послужишь ты для уничтожения изменника! – подумала она с жестокой усмешкой и спрятала кинжал под плащ.
Затем она взяла на полочке флакон с наркотическим средством, которое давал ей раньше Красинский, чтобы поливать ковер в комнате г-жи Морель. Флакон она положила в карман и потом тихонько подкралась к комнате, где лежал труп и откуда доносились гнусавые голоса карликов. Осторожно приподняв один угол завесы, Мила выплеснула из флакона в комнату, а потом, вся дрожа, забилась в нишу и стала ждать. Через минуту голоса стали слабее и наконец совсем умолкли. Мила закрыла нос и рот смоченным платком и вошла. Карлики спали, склонившись на толстую книгу. Но в этот миг сильным порывом ветра ее отбросило к двери, и она прислонилась к стене, почти задыхаясь от страшной трупной вони; но каков был ее ужас, когда она увидела, что из открытого гроба поднимается большая черная тень и медленно сгущается, принимая образ ее отца. Лицо его было отвратительно, а мутные и точно налитые кровью глаза ничего, казалось, не видели; тяжело, но быстро пронесся вампир мимо, почти коснувшись ее, а затем исчез во тьме коридора.
– Проклятие, я пришла слишком поздно, – молнией пронеслось в голове Милы, но тотчас вспомнила она, что труп-то именно и следовало уничтожить, чтобы отнять у злого духа его телесное убежище.
Быстро очутилась она около открытого гроба, с чувством ужаса и любопытства нагнувшись над распростертым телом. Стеклянные глаза трупа были открыты, рот также, точно ему недоставало воздуха; откинутый саван обнажал грудь, а на пальце левой руки сверкал и искрился таинственный перстень Твардовского. Мила отвернулась от ужасного лица и смотрела на талисман, который постоянно носил Красинский, а сила его была ей известна. У нее явилось страстное желание овладеть кольцом, которое, несомненно, даст ей власть над Мишелем и поможет уничтожить Надю. Она проворно сняла с почерневшего пальца кольцо и надела себе, а затем решительно подняла кинжал и всадила его по рукоять во впадину желудка… В тот же миг загремел точно пушечный выстрел, и стены подземелья дрогнули от этого удара, а из раны брызнула черная, зловонная кровь и обдала Милу с головы до ног; но она едва обратила на это внимание, потому что последовавшее за сим привело ее в ужас и волосы зашевелились на голове. Все вокруг рушилось, шандалы полетели прочь и свечи потухли, а гроб трещал, точно разваливались его доски; все вертелось и свистало, как во время сильной грозы. В то же время со всех сторон появлялись омерзительные существа, полулюди, полуживотные, скопище крыс, волков, громадных жаб, и вся эта свора окружила Милу, собираясь словно броситься на нее, а черные когти уже тянулись к ней, чтобы схватить ее.
Почти инстинктивно подняла она руку с кольцом, – камнем в сторону адских тварей, – и те с ревом отступили. Но отчаяние придало ей силы, и Мила воспользовалась этим моментом, чтобы кинуться к двери, и опрометью бросилась к себе. Едва успела она вбежать в длинную галерею, как услышала за собою сначала раздирающие душу крики, а потом топот и дикий рев дьявольской ватаги, кинувшейся за ней в погоню. И снова, побуждаемая словно чьим-то внушением, она положила руку с кольцом на левое плечо, камнем в сторону преследователей, которых таинственная сила кольца держала на некотором расстоянии. Судорожно прижав к груди электрический фонарь и обливаясь холодным потом, она уж не бежала, а летела, и только вспорхнув по лестнице наверх заметила, что рев становился тише и наконец со всем заглох вдали.
