Его провели вниз, и вскоре он очутился в невероятно тесной, душной и зловонной камере. Здесь было так темно, что почти ничего нельзя было разглядеть. Послышался шорох – в углу что-то закопошилось. Узник, глаза которого уже привыкли к темноте, увидел фигуру Рамона, несмотря на его черное одеяние.
Послышался полный презрения и насмешливости, лишенный страха голос:
– Вы пришли меня исповедовать, святой отец? Уже пора?
– Нет. – В подземелье голос аббата звучал глуховато и немного зловеще. – Путь узника этих застенков от ареста до исповеди не менее долог и тернист, чем путь Христа на Голгофу. Я пришел сказать, что вы свободны.
Человек тотчас вскочил на ноги и, сделав шаг, очутился лицом к лицу с Рамоном. Одежда Эрнана пришла в беспорядок и пропиталась вонью камеры, он был растрепан и небрит и в то же время выглядел полным гордости и достоинства.
– Это правда? Я могу выйти отсюда?
– Да.
– Кто вы? Это вас я должен благодарить за свое спасение?
– Нет. Не меня, а вашу супругу. О том, кто я такой, я скажу вам, когда мы выйдем отсюда.
Они не разговаривали, пока не оказались на улице. Эрнан зажмурился: его ослепил свет заката. Верхние этажи домов нависали над нижними и затеняли улицу, потому внизу было очень темно, зато высокие двух-и четырехскатные крыши, изящные угловые башенки, ажурные парапеты, балкончики и эркеры сияли так, будто были сделаны из янтаря. Эрнан вдохнул полную грудь свежего вечернего воздуха, и у него закружилась голова.
Рамон ждал. Он не знал, о чем говорить. Он ощущал внутренний надлом, ему хотелось выйти из этой сложной игры. Ему предстояло обрести брата, которого он не хотел принимать в свое сердце, которого ему было тяжело полюбить.
Рамону были дороги его иллюзии, а теперь ему приходилось с ними прощаться. Он видел перед собой человека, который мог держать и держал Катарину в своих объятиях, который делил с ней ложе, строил совместные планы и имел общих детей.
Самое сложное испытание в жизни – испытание мечтой; он, Рамон Монкада, не выдержал его ни тогда, когда решил стать священником, ни тогда, когда полюбил Катарину.
Собравшись с духом, Рамон начал говорить. Эрнан слушал в глубоком изумлении; не на шутку взволнованный, он впился взглядом в лицо собеседника.
– Неужели… матушка никогда не упоминала обо мне?!
– Никогда.
– В это трудно поверить.
– Да. Но это так. – Рамон чуть заметно усмехнулся. Выражение его глаз было сложно разглядеть и тем более понять. – Зато она не раз говорила о сундучке с дворянской грамотой, которую увез мой отец.
Эрнан неловко кивнул.
– Этот сундучок хранится у меня.
– Мне он не нужен. Я – вне мирских сословий, я – священник.
– Брат – священник! Аббат! – Эрнан сокрушенно покачал головой. – Отец говорил о том, что моя мать желала, чтобы я… ну да, сначала я… стал священником. Я очень рад нашей встрече! – Его глаза в самом деле светились радостью. – Как нам обращаться друг к другу? Не говорить же мне… «святой отец»!
На взгляд Рамона, Эрнан держался чересчур самонадеянно и свободно. Но делать было нечего.
– Думаю, мы можем называть друг друга просто по имени. Предупреждаю, нам не придется часто видеться. Сейчас я тоже должен идти. У меня есть обязанности, которыми я не могу пренебрегать.
– Тогда прошу пожаловать к нам завтра. Полагаю, нам есть что отпраздновать!
Эрнан выглядел усталым, но держался бодро. Он был полон мужественности и силы. Рамон содрогнулся. Малейший взгляд этого человека – удар, любое услышанное от него слово – тоже удар. Потому что он – муж Катарины, потому что нынешней ночью он ляжет с ней в постель.
– Благодарю, – сухо произнес он. – Я не смогу.
– Вы, то есть ты… Прости, эта сутана… Никак не могу привыкнуть! Ты никогда не выходишь из монастыря?
– Выхожу. По делам. Я не могу распоряжаться своей жизнью так, как мирские люди.
Эрнан лукаво улыбнулся.
– Хорошо, аббат Монкада, я пришлю к вам свою супругу. Она столь высоко вас ценит, что уж, верно, сумеет уговорить.
– Нет, – быстро произнес Рамон, – не нужно. Я приду.
Возвращаясь в обитель, он вспоминал подробности первой встречи с Эрнаном. Его брат принадлежал к другому миру. К миру, где можно не скрывать своих желаний, громко смеяться и говорить, пренебрегать правилами, бесстрашно подставлять лицо ветрам перемен. Только вряд ли в этом мире можно так трогательно, беззаветно, отчаянно и безнадежно любить.
Катарина и Инес вышли из дома около десяти утра и к полудню успели не только обойти весь рынок, но и накупить самых разных вещей, часть которых отправили домой с Неле. Теперь, когда в доселе скромные дома жителей Амстердама стремительно проникала новая мода, здесь продавалось множество покрывал из гобелена, украшенное ярким узором сукно, перьевые перины и подушки. Хотя многие горожане по-прежнему обходились постелью из шерсти и мешком сена в изголовье.
Продукты тоже поражали разнообразием. Амстердам был крупным портом, и на его рынках можно было увидеть изюм, фиги, оливки, сахар и различные пряности.
Здесь же выступали жонглеры, акробаты, кукольники и танцоры, фокусники с дрессированными животными. Продавались заморские птицы с ярким оперением в позолоченных или посеребренных клетках.
Посмотрев несколько представлений, Катарина и Инес почувствовали, что утомились. С трудом выбравшись из рыночной толчеи, они пошли вдоль канала, любуясь его спокойными синими водами, на которых покачивалось множество чаек. Иногда птицы взмахивали крыльями, взмывали ввысь и кружили в воздухе подобно огромным хлопьям снега.
Тот, кто разбирался в языке цветов, мог сказать, что голубой шелк платья Катарины говорит о верности, тогда как нежно-зеленая изнанка наряда – о любви и надежде, хотя она оделась так без всякого умысла. Яркий весенний день сам по себе заслуживал того, чтобы нарядиться в цвета неба, травы и солнца. Даже Инес, тихая, угловатая, обычно настороженно наблюдавшая за празднествами жизни, сегодня словно вобрала в себя всю прелесть солнечного утра. Ее завитые пепельные волосы окутывали голову пышным облаком, васильковые глаза ярко блестели, рукава лилового платья ниспадали подобно лепесткам невесомых цветков.
Инес думала, что они идут домой, но Катарина внезапно свернула в какой-то проулок и вскоре остановилась перед бедным домиком, кое-как сооруженным из ивняка, глины и плохо пригнанных камней. Однако в нише между двумя окнами стояла скульптурная фигурка святого, а над входом было изображено некое подобие герба.
– Что тебе здесь нужно, Кэти? – спросила девушка, с удивлением разглядывая убогий фасад.
– Идем, – негромко произнесла Катарина, не отвечая на вопрос, и вошла внутрь.
Инес в недоумении и некотором испуге последовала за ней.
