Военный совет армии решил все части дивизии Смехотворнова свести в один 685-й полк и, сосредоточив его на правом фланге дивизии Горишного, контратаковать противника с юга на север вдоль Волги на соединение с дивизией Людникона.
Из всех частей Смехотворнова мы набрали только 250 боеспособных людей. Этим сводным полком мы беспрерывно по 20 ноября (8 дней! — O.K.) вели контратаки…»
Вы никогда не пробовали представить себя на месте командующего армией, которому поставлена задача удержать позиции такими силами? Причем нельзя забывать, что в вашем подчинении не «юниты» компьютерной игрушки, которые послушно выполняют приказы, а живые люди: уставшие, испуганные, желающие уцелеть любой ценой. Боевой дух солдат, их стойкость вряд ли вообще можно алгоритмизировать.
Боевые потери, отходы, недостаток боеприпасов и продовольствия, трудности с пополнением людьми и техникой — все это отрицательно влияло на моральное состояние войск. У некоторых возникало желание уйти поскорее за Волгу, вырваться из пекла», — был вынужден признать маршал Чуйков.
Ту же картину в критические моменты можно было наблюдать и в германской армии. Гитлеровским генералам не раз приходилось разъяснять вышестоящему начальству, что реальная ситуация на фронте резко отличается о той, которая была изображена на оперативных штабных картах: «…дивизии теперь уже не те, что в начале войны. Они большей частью состоят из переведенных из обоза солдат или из недостаточно подготовленных контингентов. Если раньше дивизии действовали на фронте от 4 до 6 км, то сейчас им приходится удерживать фронт шириной 20–25 км. О сплошном переднем крае обороны, который я вижу здесь на вашей карте, уже нет и речи. Мы давно ограничиваемся созданием временных оперативных групп на предполагаемых участках прорыва…»
Мы гордимся мужеством и стойкостью наших солдат, сумевших оказать ожесточенное сопротивление рвущемуся вперед врагу. Давайте же отдадим должное упорству германских солдат, чье положение с 1944 г. зачастую оказывалось зеркальным отражением того, что Красной Армии пришлось испытать раньше. (И еще раз склоним голову перед памятью наших дедов и прадедов, ценою огромных жертв сумевших сломить упорство вермахта.)
Уже упоминавшийся мной генерал-полковник Ганс Фриснер так оценивал свои силы, которыми ему предстояло сдерживать советское наступление в Карпатах:
«На отдельных участках фронта немецкие батальоны насчитывали всего лишь по 100–200 человек. На каждые 100 метров фронта приходилось в среднем по 3,5 человека. Для противотанковых пушек не имелось необходимых средств тяги. Особое беспокойство внушало положение с танками. 13-я танковая дивизия имела не больше чем по одному боеспособному танку типа T-IV и T-V. В 24-й танковой дивизии боеспособных танков не осталось вообще; весь ее парк насчитывал 7 бронетранспортеров. Самые боеспособные танковые дивизии имели по 8, а большинство других по 4–5 танков.
Тревожным признаком являлось и то, что новые танки, поступившие за последнее время с заводов, очень часто выходили из строя».
(Кстати, высокий процент заводского брака отмечали и наши фронтовики. К сожалению, это было неизбежно в тон ситуации, когда в тылу к станкам встали миллионы голодных женщин и подростков.)
Чтобы не допустить окончательного развала фронта немцам пришлось пойти на импровизацию: спешно составлять из разрозненных боевых, строительных и тыловых частей и подразделений так называемые боевые группы.
Мне довольно часто в литературе приходится встречаться с оценкой невысоких боевых качеств этих групп, с каким-то пренебрежительным отношением ко «всем этим не имеющим опыта поварам и канцеляристам, впервые взявшим в руки автомат».
Но, например, у маршала И.С. Конева сложилось иное мнение.
«В 1945 году возникли сводные боевые группы из остатков нескольких разбитых частей. Их чаще всего называли по имени командиров. Численность таких групп колебалась в зависимости оттого, на базе чего они были созданы: полка, бригады, дивизии. Иногда в них насчитывалось 500–700 человек, иногда и тысяча-полторы. Как правило, боевые группы дрались очень упорно. Возглавляли их опытные командиры, хорошо знавшие своих подчиненных.
Возникновение таких групп происходило, конечно, не от хорошей жизни, но сбрасывать их со счетов нам не приходилось».
Возможно, именно тот «естественный отбор» среди солдат, который проводила война, и являлся причиной высокой боеспособности боевых групп.
Германские генералы отмечали в своих мемуарах:
«Теперь главным фактором в борьбе стал сам человек, фронтовой солдат. Для обеспечения боеспособности войск мы прибегали к таким исключительным мерам, которых не отыщешь ни в одном уставе. В этих ведущихся без всяких правил тяжелых боях при отходе наиболее отличились те солдаты, которые не теряли голову в отчаянной обстановке и действовали самостоятельно и решительно ради выполнения общей задачи. Как и всегда в подобных случаях, все здесь строилось на личном примере тех людей, которые завоевывали доверие остальных своим поведением, а не воинским званием. Люди охотно подчинялись им, и при этом не играло никакой роли, к какому роду войск или части они принадлежали. Они сражались в составе мелких произведений, часто попадая в окружение и с боями вырываясь из него, ведя бои и днем и ночью, без пищи и сна, в нестерпимую жару и при огромном напряжении сил, которого требовали труднопроходимая местность и не имеющие переправ горные реки».
Меня всегда удивляло, почему наши тыловые коноводы, штабисты, портные и сапожники, брошенные на передовую, считаются полновесными солдатами, а германские охранники, заправщики и ремонтники, объединенные в боевые группы, всерьез не воспринимаются? Почему изборожденные морщинами, седоусые, пожилые советские бойцы, или четырнадцатилетние «сыны полков», красующиеся медалями «За отвагу», в нашем представлении являлись профессиональными воинами, а одно только упоминание о германском фольксштурме вызывает у нас скептическую усмешку? Как же, бесчеловечность фашистского режима, пославшего в окопы стариков и юнцов, которые разбегались от одного только вида советских танков!
Но на самом деле вплоть до последних часов войны остатки германской армии сражались яростно, нанося огромные потери советским войскам.
«Солдаты по-прежнему сдавались в плен только тогда, когда у них не было другого выхода. То же следует сказать и об офицерах. Но боевой порыв у них уже погас. Оставалась лишь мрачная, безнадежная решимость драться до тех пор, пока не будет получен приказ о капитуляции.
А в рядах фольксштурма в дни решающих боев за Берлин господствовало настроение, которое я бы охарактеризовал как истерическое самопожертвование. Эти защитники третьей империи, в том числе совсем еще мальчишки, видели в себе олицетворение последней надежды на чудо, которое вопреки всему в самый последний момент должно произойти».
А что касается чуда, по крайней мере — чудо-оружия, которое обеспечивало стойкость немецких ополченцев, у фольксштурма уже было — фаустпатрон.
«Это очень серьезное оружие. А метод его применения мы здесь наблюдали. Ожидая нашего прорыва в город, они заранее складывали фаустпатроны у окон на вторых этажах домов, главным образом выходивших на важные перекрестки. Таскать все время с собой фаустпатроны, отступать, перебегать с ними трудно. Но все эти окна, у которых были заготовлены фаустпатроны, были заранее известны солдатам той немецкой части, которая оборонялась в этих кварталах. Отступая, немцы забегали в эти дома на вторые этажи, находили у окон готовые фаустпатроны и стреляли по нашим ворвавшимся в город танкам. А танк, если он ворвался и идет по по улице без пехоты, сжечь, сидя наверху, на втором этаже, почти ничего не стоит… (…)
