— Уже задумался. Как я ему и сказал, это одна из тех невероятностей, которые составляют хаос жизни. Еще я сказал ему, а также Грейтхаузу и Лиллехорну, что трубку могли сделать и здесь, в Нью-Йорке, но для добычи яда нужны были время и деньги. Кто-то должен был привезти его из джунглей. Весьма экзотический способ убить жертву, но, быть может… это был эксперимент?
Мэтью снова пробрало холодом. «Сейчас идут эксперименты», — сказала миссис Такк Слотеру.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Мэтью.
— Я имею в виду, что… может быть, молодой негодяй испытывал этот способ. Для кого-то другого. Проверить, насколько хорошо сохраняется яд, или же… — Он резко оборвал речь: — Вы хотите намекнуть, что это я дал яд? — Дугообразные брови приподнялись. — Вам не кажется, что это несколько неблагодарно? В конце концов, я на вас потратил чаю на очень большую сумму.
— Но я не должен был умереть? — спросил Мэтью. — Потому что яд уже был недостаточно силен?
— Вы были на краю, — ответил Мэллори. — Но точно могу сказать, что без моего лечения вы бы пролежали на спине в адской горячке не меньше недели, а потом едва ходили бы в течение… кто знает, какого срока? А с моим лечением вы выйдете отсюда, пусть и шатаясь, завтра или послезавтра.
Мэтью не мог сдержаться. Как ни был он слаб, а прозондировать надо было.
— Вы говорили, что вы с женой приехали из Бостона? В середине сентября?
— Да, из Бостона. И в середине сентября, верно.
— Я хотел спросить, доктор Мэллори… понимаю, что вопрос звучит очень странно, но… — Мэтью заставил себя пристально посмотреть собеседнику в глаза. — Вы назвали бы Манхэттен островом?
— Он и есть остров. — Мэллори вдруг остановился, только губы у него шевелились, будто готовые взорваться смехом. — А! Вы вот про это!
Из-под своей белой рубашки он достал лист светло-коричневой бумаги, сложенный вдвое, бумага была тоньше, чем пергамент. Мэллори развернул ее перед свечой, и Мэтью увидел карандашный отпечаток осьминога на обороте.
— Это секрет, — сказал он. Голос его дрогнул или ему показалось?
— Секретом и должно остаться. Я послал в вашу контору Ребекку, когда вас принесли. Хотел знать, нет ли на полу еще этих мерзких дротиков вроде того, что принес Эштон. — Мэллори протянул руку к столу, за пределы света рефлектора, взял дротик и показал пациенту. — Оказалось, что вы были поражены только вот этим, но я не был уверен, а вы не могли сказать, и этот беззубый негодяй тоже не мог. Потом выяснилось, что у него были с собой еще три в кожаном чехле в кармане. Я подумал, что неплохо бы Ребекке было там осмотреться быстренько до прихода Лиллехорна. Ну и… на полу возле стола лежало это письмо.
Мэтью молчал, мысленно ругая себя за глупость. Снова забрел в край гремучих змей, когда меньше всего того ожидал.
Мэллори долгим тяжелым взглядом посмотрел на изображение осьминога.
— Я так понимаю, — сказал он, и зарокотали далекие пушки, — что вы убили человека, за которым вас послали. Тирануса Слотера. Да?
Мэтью не ответил.
— Успокойтесь, Мэтью, мы только разговариваем. Два человека в комнате, в полтретьего утра. Просто ночные совы. — Он мельком улыбнулся, глаза остались холодными. — Я предполагаю, что вы убили Слотера — по крайней мере так говорит Лиллехорн. Но я хотел спросить про миссис Такк: она мертва или в тюрьме?
— Кто вы такой? — сумел спросил Мэтью. Горло у него снова похолодело.
— Я, — ответил доктор, — ваш друг. И я также предполагаю, что к имени миссис Такк можно добавлять «покойная» — она бы предпочла себя убить, но не дала бы посадить себя в клетку. — Он снова сложил письмо и сунул под рубашку. — Жаль. Мне нравились ее колбасы.
Мэтью решил, что надо двигаться. Надо встать и уйти, во что бы то ни стало. Но когда он попытался — нет, правда, он не оставлял попыток, — сил не оказалось. Руки и ноги теряли чувствительность, свет от свечи закручивался длинными желтыми иглами.
— Скажите мне, Мэтью, — Мэллори наклонился ближе, глаза его сияли, — когда вы убили Слотера и миссис Такк, какое у вас было чувство?
— Что?
— Чувство. Что вы испытывали?
— Я… тошноту.
Мэллори снова улыбнулся.
— И для этого есть лекарство.
Мэтью снова попытался встать, но и на этот раз рухнул спиной на подушку, потому что мышцы шеи отказали тоже. Подумал позвать на помощь, однако мысль эта разлетелась, как стекло, и развеялась, как дым.
— Через минуту вы будете мирно спать, — сказал Мэллори. — И хочу вам сказать, что порез поперек груди у вас заживает нормально, а порез на боку, хотя и поменьше, но воспалился. Я положил на него мазь, которая должна помочь, но наблюдать за ним надо.
Мэтью боролся с наступающей тьмой. Свет уходил, лицо доктора вместе с ним.
— Вы… вы меня убьете? — спросил он и добавил: — Профессор?
Добрый доктор побарабанил пальцами по подлокотнику.
— На ваш вопрос отвечаю: ни в коем случае. На ваше предположение скажу… что даже ночным совам нужен отдых.
Протянув руку, он двумя пальцами закрыл Мэтью веки. Скрипнуло кресло, когда он встал, послышалось дуновение, загасившее свечу, и стало тихо.
Глава тридцать пятая
В пятницу в конце ноября курьер принес конверт в дом номер семь по Стоун-стрит. На конверте было написано имя Мэтью, а на обороте стояла печать лорда Корнбери.
— Что за черт? — поинтересовался Грейтхауз, и когда Мэтью ему сообщил, что там должно быть, старший партнер предложил: — Наверное, ты должен ему сказать?
Мэтью согласился. Он надел плащ и треуголку и уже почти спустился по лестнице, когда Грейтхауз крикнул ему вслед:
— Да все равно рабовладелец из тебя никудышный!
Мэтью влился в движение на Брод-стрит. Был ясный день, теплый для конца осени, хотя плащи и легкие пальто были в порядке вещей. Мэтью пошел прямо в Сити-Холл, поднялся по ступеням к царству Мак-Кеггерса в мансарде и постучал в дверь. Подождал, но никто ему не ответил. Мэтью сообразил, где сейчас могут быть Зед и Мак-Кеггерс: Берри ему говорила, что свет в это время года — и особенно в такие солнечные дни — нельзя упускать; потом начнется долгая серая зима. Мэтью не упустил из виду, где искать Берри. Мак-Кеггерс тоже это знал.
Он вышел из Сити-Холла и пошел к востоку по Уолл-стрит к гавани. Еще один факт, который он не стал упускать из виду, что в конце этой улицы находится невольничий рынок.
Он уже около недели был рабовладельцем, и это обошлось ему дорого. Мак-Кеггерс был сговорчив — при условии, что Зед продолжает жить где жил и помогает коронеру по необходимости. Но негодяй этой пьесы, Герритт ван Ковенховен, позвал среброязыкого адвоката еще до того, как начать рассматривать возможность переговоров о продаже столь ценного раба. Когда переговоры начались, они вроде бы вертелись не вокруг будущей судьбы Зеда, но вокруг улицы, которую Ван Ковенховену было обещано назвать его именем. Потом уже, уверившись, что на новой карте эта улица есть — любезными трудами Мак-Кеггерса, — Ван Ковенховен перевел разговор о прибыли на свои инвестиции.
