Мало кто соглашался на это в северной Галлии. Опасность угрожала их собственным очагам. Саксы высаживались на берег, грабили и жгли дома. Население начало строить защитные укрепления. Так они могли продержаться хотя бы год. Британию опустошали пикты и скотты. Торговые корабли не выходили из порта. Даже рыбаки не смели слишком удаляться от берега. Уловы их были теперь ничтожны, урожай загублен, начинался голод.
Сразу после Пасхи Нагон Демари приехал в Конфлюэнт.
Грациллоний обычно принимал посетителей дома. Так создавалась непринужденная обстановка. Он разговаривал с вождями из Озисмии, заезжими путешественниками или простыми людьми, попавшими в затруднительное положение. Новая большая базилика в Конфлюэнте была недостроена, а на даче — хоть она и была много лучше остальных зданий — встречаться было рискованно, так как находилась она за крепостной стеной. Базилику в Аквилоне занимали бездомные и сироты. Корентин согласился с Грациллонием, что нужды этих несчастных стояли на первом месте.
— Я не потерплю этого человека в моем доме, — сказала Верания. Иногда она бывала непреклонна. Так как случалось это редко, относились к таким заявлениям весьма внимательно. Тем более что Грациллоний разделял ее чувства. На притяжательное местоимение внимания не обратил. В их взаимоотношениях такие мелочи значения не имели.
Он послал приглашение в гостиницу. Решил написать записку, а не передавать на словах. Важно было каждое слово.
«Приходите в полдень в базилику Конфлюэнта».
В комнате, которую он занимал, слышен был громкий стук: это шли строительные работы. Стены комнаты были оштукатурены, плитку на цементный пол пока не положили. Из мебели стояло несколько табуретов да стол с письменными принадлежностями — деревянные дощечки, чернила, гусиные перья, дощечки из воска с прилагавшимися к ним специальными перьями. Грациллоний не поднялся, когда в комнату вошел Нагон, и молчал, пока тот первым не поздоровался. Указал посетителю на табурет.
Нагон сел. Плоское лицо покрылось красными пятнами.
— Так вот как ты принимаешь имперского чиновника? — прорычал он.
Грациллоний улыбнулся:
— Именно так.
— Поосторожней. Будь очень осторожен.
— А ты выбирай выражения. Я трибун, следовательно, гораздо выше тебя по должности.
— Это можно и изменить.
— Мальчик на посылках изменить этого не сможет. Предупреждать о том, чтобы ты придерживал язык, больше не стану. Чего ты хочешь?
Адамово яблоко несколько раз судорожно дернулось, прежде чем Нагон заговорил, трясясь от злости:
— Я, разумеется, приехал сюда за налогами.
— Они будут уплачены.
— Надеюсь, так, как указано и в должном количестве?
Грациллоний уже ожидал чего-то в этом роде.
— Золотым эквивалентом.
— О нет, нет, сэр! Вам и так все время шли на уступки. Основная часть налогов должна быть в том виде, в каком требует закон.
— Прокуратор знает, что отдать столько продуктов и товаров мы не готовы. В этом году мы не можем их импортировать, как раньше. Пираты окружили нас со всех сторон — и на море, и на суше. Да еще и беженцы. Если отдадим вам продукты, у нас у самих начнется голод.
Маленькие тусклые глазки радостно сверкнули.
— Никаких извинений. Армия не может есть ваше золото. Если не предоставите то, что положено по закону, начну силовое изъятие.
— Какое же, например? Будешь детей отправлять на невольничий рынок? И что же, армия их будет есть?
— Ладно, довольно.
— И в самом деле довольно. Теперь выслушай меня. Откуда поступают солиды, которыми империя старается привлечь рекрутов? Мы можем ей в этом существенно помочь. По правде говоря, я готов выдать из казны дополнительную контрибуцию, если прокуратор согласится взять налог в деньгах. Тебе, Нагон, патриотизма не понять. Не знаю, поймет ли его твое начальство, но в бизнесе они, во всяком случае, разбираются. И на предложение мое согласятся. Если ядовитая злоба не совсем размягчила тебе мозги, должен понять, что они твою гадючью деятельность запретят. На что ты надеялся, когда пришел сюда? Хотел напугать несколько женщин и детей? Спровоцировать мужчин на незаконные действия? Не получится. Сегодня же напишу в Турон, но письмо это с тобой не пошлю. Не доверю. А теперь убирайся.
Нагон вскочил. Грациллоний тоже поднялся и навис над ним.
— Что ж, я пойду, — заторопился Нагон. — Что, счастлив, да? Тебе очень нравится преследовать меня? Хочешь отобрать у меня средства к жизни, да? И потом смеяться, когда семья моя умрет с голоду. Ты хочешь выгнать меня на тот свет, как когда-то выгнал меня из Иса.
— Теперь я об этом очень жалею, — сказал Грациллоний. — Тогда бы ты пошел на дно вместе с городом.
Брызнули слезы. Нагон бессильно махал кулаками, трясся и всхлипывал:
— Что ж, я пойду. И Глабрион посмеется надо мной, а Бакка будет презирать. Кем я стану — побитым псом? Но ничего, это не надолго. Я еще вернусь, Грациллоний. А вот когда вернусь, завоешь ты. Пожалеешь об этом, но будет поздно. Ты ведь знаешь, я не дурак. У меня собрана на тебя большая информация, и на твоих друзей — тоже. Вот тогда ты станешь беспомощным, Грациллоний. И плеть пройдется по твоей спине. Подумай об этом, пока я не вернулся.
И выскочил из комнаты.
II
Флавий Вортивир, трибун Дариоритума Венеторума, известен был как человек суровый, но справедливый. Говорили, что он да Апулей — единственные сенаторы в Арморике, которые не берут взяток. Хотя Грациллоний был только куриалом, Вортивир принял его как равного себе.
— Думаю, теперь мы уже не соперники, — сказал Грациллоний с улыбкой.
— Напротив, теперь мы более, чем соперники, — ответил Вортивир. Шуток он не понимал.
День был прекрасный, поэтому сидели они на галерее. С высокого холма открывался вид на южную часть города. За крепостной стеной впадала в залив река. Дымка, висевшая над водой, придавала ей таинственный блеск. Казалось, что это сказочное озеро. Местные жители верили в легенду, согласно которой там когда-то была земля и город с высокими домами и широкими улицами, но море затопило город… Грациллоний отогнал от себя болезненные воспоминания.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил он.
— Вы заманиваете к себе торговцев — и хуже того, много хуже — наших людей, в которых мы так нуждаемся.
Грациллоний осторожно подбирал слова:
— Сэр, мы никого не заманиваем. Те, кто приходит к нам, делают это по собственному желанию.
— Такой выбор не всегда разрешает закон.
— Нас обвиняют в том, что мы даем приют беглецам. Все, что я могу сказать в ответ, — это то, что мы не волшебники. Мысли читать не умеем. Лентяям, ворам и головорезам даем от ворот поворот. Если кто-нибудь обнаружит у нас своего человека, то пусть и заберет его, если сможет.
