Где Мэгги? Удалось ли ей вернуться в Иерусалим и попасть в туннели? А может, та последняя подсказка отца, которую они обнаружили в компьютерной игре, тоже всего лишь бред сумасшедшего? В том смысле, что не было никакой компьютерной игры и не было никакой подсказки, а все это ему лишь почудилось?
Ури вдруг вспомнил, что отец несколько раз приглашал его приехать и побывать в туннелях под Старым городом, которые он раскопал, но Ури отказывался, ссылаясь на важные дела в Нью-Йорке.
Он знал, что туннели огромны. Целый час уходит только на то, чтобы обойти их с обзорной экскурсией. Припрятанную отцом глиняную табличку там можно искать веками…
Ури сейчас находился в таком положении, что ему оставалось только размышлять и вспоминать. И он стал думать об отце, в чем отказывал себе все последние дни. Старик сумел удивить его после своей смерти больше, чем удивлял при жизни. Еще недавно Ури сказал бы, что Шимон Гутман банально предсказуем. Наверно, именно поэтому Ури никогда не разделял его политических взглядов. Они были просты, как корка апельсина. И навевали скуку.
Однако события последней недели заставили Ури изменить свое отношение к отцу. Как-никак, а старик стал обладателем величайшей из тайн… и это стоило ему жизни.
Впрочем, эта тайна была у отца не единственная. Ури вспомнил, как был шокирован, когда Мэгги сказала ему, что его отец сотрудничал с Ахмадом Нури, ученым-арабом, врагом. И даже придумал для него еврейский псевдоним — Ихуд Раман. Это отец-то, который на дух не выносил палестинцев и никогда не скрывал своих чувств по отношению к ним…
Он услышал, как щелкнул замок, дверь открылась и в комнату вошло несколько человек. Он догадывался о том, что его ждет, но сохранял спокойствие. Ури знал, что это главное — не терять головы и присутствия духа.
— Ну, за работу… — проговорил кто-то все с тем же американским произношением.
Он вдруг почувствовал, как у него с правой ноги снимают повязку. Может, его доставили в больницу и настало время перевязки? Но к чему тогда повязка на глазах?..
Ури уже хотел обратиться к этим людям, узнать у них, что с ним случилось, как вдруг по ноге прокатилась волна резкой боли. Как он ни скрежетал зубами, ему не удалось подавить стон.
— Я его только пальцем коснулся, а он уже орет! — весело воскликнул кто-то, находившийся совсем рядом.
Боль чуть поутихла, лишь эхо ее еще гуляло по всему телу Ури.
— Нет, я серьезно, дружок. Я всего лишь потрогал твою болячку пальцем. А представь, что будет, если мне захочется поковыряться внутри, а?
Он претворил свою угрозу в жизнь, и Ури, выгнувшись всем телом, зарычал от дикой боли. Он выдержит, выдержит эту пытку… Чего бы ему это ни стоило… Но молчать он был не в силах, ибо боль была такая, словно его ногу проткнули раскаленным вертелом.
— Не трогайте меня, не трогайте меня, скоты…
Красное пламя, танцевавшее перед глазами, вдруг погасло, боль исчезла, голову будто обернули ватой… Но отдых был недолог. Не прошло и нескольких секунд, как все ощущения вернулись с новой силой.
— …почему-то… — снова донесся до него тот же голос, надвигающийся скорым поездом. — А если надавить еще чуть-чуть, сдается мне, я смогу добраться и до кости.
— Что вам нужно? Я ничего не знаю!
Краткая вспышка боли — и вновь недолгий покой. Ури понял, что он от боли теряет сознание. Он молил Бога о том, чтобы отключиться совсем, ибо терпеть эту муку не было сил. Палач тем временем вновь запустил пальцы в его рану и провернул их там. Ури захлебнулся собственным криком.
— Чего именно ты не знаешь?
— Мне известно ровно столько, сколько и вам!
Пальцы провернулись снова, и он опять взвыл. И в этот момент, пробившись к нему сквозь шум в ушах и кровавый туман перед глазами, внутренний голос приказал: «Забудь о боли. Ее нет. Отключись от нее. Думай о другом».
И он начал вспоминать, о чем размышлял, пока эти мерзавцы не прервали его. Он думал об отце и о том, как тот, проявив изобретательность, придумал для своего коллеги еврейский псевдоним.
«Ихуд Раман, Ихуд Раман, Ихуд Раман…» — словно мантру повторял он про себя, пытаясь отрешиться от внешних ощущений.
И тут в нем вдруг ожили детские воспоминания. Он никогда не засыпал без отцовской сказки. И тот на протяжении нескольких лет рассказывал ему одну-единственную — про капризного мальчишку, который сначала ничего не хотел делать сам, а потом всему научился. Ури выучил ее назубок, но каждую ночь просил отца повторять только ее. Он даже вспомнил сейчас, как выглядела обложка той тонкой книжицы — зеленая, с цветами, и название: «Мой брат Ихуд».
Его вдруг будто током прошибло! Что отец говорил в своем прощальном послании, которые они просмотрели в конторе его адвоката?
«Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое — ты и мой брат…» Ну конечно!..
Ури сковало судорогой, но на этот раз не от боли, а от прозрения. Конечно же, черт возьми, конечно!.. У отца не было родных братьев. И когда он говорил о своем брате, он тем самым призывал Ури вспомнить детство и ту сказку, которую читал ему без конца. Это тоже была подсказка, умная, тонкая, которую мог воспринять только он, Ури… И эта подсказка однозначно должна была привести его к Ихуду Раману… к Ахмаду Нури.
Ури на краткое мгновение расслабился, и его внутренняя защита дала трещину. Он снова дико взвыл… На сей раз эти бандиты полезли к нему в рану не голыми руками, а каким-то медицинским инструментом. И все задавали свои вопросы: где табличка? куда ты дел табличку? где ты ее нашел? куда потом перепрятал?.. Собрав всю волю в кулак, Ури заставил себя вновь отрешиться от боли и внешнего мира.
Как это символично со стороны отца… Он завладел уникальным сокровищем, словом самого патриарха Авраама, сказанным на прощание своим сыновьям — Исааку, отцу иудеев, и Измаилу, прародителю правоверных арабов… И у Шимона Гутмана, еврея, появился брат среди мусульман… И это ли не было доказательством той родственной связи, что по сию пору должна объединять два народа…
И Ури вдруг поймал себя на мысли, что восхищается отцом. Тело его содрогалось от физической боли, душа его была измучена, но тем не менее Ури ликовал, ибо сумел раскрыть тайну, которую не под силу разгадать ни одному, даже самому маститому, шифровальщику в мире. Ну, в самом деле, кто бы мог подумать, что один из вожаков крайне правых Израиля и активный участник всех войн в регионе мог назвать своим братом палестинского коллегу, который всю жизнь положил на то, чтобы доказать миру — у арабов больше прав на эту землю, чем у проклятых иудеев…
ГЛАВА 61
Иерусалим, пятница, 11:50
Мэгги вновь и вновь перечитывала отданную ей записку. И не могла скрыть улыбки. Ей был известен лишь один Владимир — Владимир Жаботинский, перед которым преклонялся и которого считал своим кумиром Шимон Гутман. Если же речь шла о Владимире-младшем, то им мог быть лишь один человек.
