ни смерть, ни сила, ни слабость, ни настоящее, ни будущее не отлучит нас от любви Твоей и Отца Твоего…
Взгляд королевы скользил по шапкам и капюшонам, приближаясь к трибуне, за которой высился помост для почётных гостей.
Соммиты тоже пришли. Куда же без них, без семейства, чей кошелёк подпитывал восстание. Отец, необъятный, как бочка для амелье, лиэра Соммит, дородная и невыносимо глупая, оба её сына и дочь, которую так наивно пытались представить возлюбленной Уэрта. Его первая любовь наверняка тоже сегодня здесь… в отличие от последней. Девчонка должна была появиться на балконе вместе с Мирком, но племянник вышел к народу один; Айрес подозревала подобный исход, и то, что её подозрения в который раз оправдались, не могло не радовать.
Едва ли присутствие девчонки могло что-то изменить, учитывая, что гномья рапира стараниями Айрес превратилась в обычный кусок железа, но…
– …излей милость свою на нас и благоволение своё на потомков наших…
Скользнув глазами поверх парапета гранитной трибуны и непокрытых голов жрецов, Айрес сощурилась, глядя на риджийских королей. Повелитель эльфов с супругой – пара, красивая до приторности, – слушали молитву так внимательно, будто их и правда могло интересовать воззвание к чуждым для них богам. Дроу, привыкшие жить во тьме, прятали глаза и лица в тени капюшонов; их Повелитель исключением не был. Королева людей восседала рядом – в раздражающих птичьих цветах своего рода, совсем как её отец. Айрес до сих пор помнила лицо Лилария Сигюра в день, когда тот выслушивал гневную отповедь от её отца: разгневанное, беспомощное, забавное – точно цыплёнок. Он даже кудахтал так же.
…память всё-таки забавная вещь. Сейчас, когда все её мысли заняты тем, что так скоро случится в настоящем, не преминула вытащить прошлое. Забавно… При иных обстоятельствах Айрес стала бы матерью той девочки, что теперь сидит перед ней на троне и правит людьми за горами (пока ещё правит). При иных обстоятельствах подле риджийцев стояли бы ещё два трона: для Мирка и Кейла. Хотя последнего Айрес постаралась бы удержать подальше отсюда. Пара дней в Кмитсвере под уважительным предлогом едва ли пошли бы брату во вред; учитывая иные из его пристрастий, ему могло даже понравиться.
А иначе…
Он был бы единственным, о ком она бы жалела. Так же, как жалеет сейчас.
– …из тьмы приходим, но покидаем мир в сиянии Твоём…
Вслед за кузеном она вспомнила о других родных. О брате, убитом по её приказу. О сестре, убитой её рукой. Она сожалела об обоих: просто не могла поступить иначе. В тот вечер, когда она оставила Уэрта сиротой, Айрес искренне надеялась, что ужин завершится по-другому. До десерта всё шло как нельзя лучше, но потом завязался тот разговор, ради которого чета Рейолей и прибыла во дворец.
Конечно, принимая приглашение, они этого не знали.
Он тоже начался с поминания риджийцев.
«…как подумаю порой, что сейчас ты могла бы не сидеть здесь с нами, а чахнуть в Риджии, страшно становится. Слава Творцу, всё решилось так, как и должно было решиться, – молвила Инлес Рейоль, в девичестве Тибель, поднимая бокал со сладким амелье, так хорошо шедшим с пирожными. – За тебя, Айри. За то, что ты заняла своё законное место: величайшей королевы, которую Керфи знал со времён Берндетта».
«За то, что нам посчастливилось жить в дни, когда имя нашей страны снова вызывает трепет», – добавил её муж.
Ответив улыбкой и лёгким движением бокала – в семейном кругу не было принято чокаться, – Айрес подумала, что самое время перейти к главной теме вечера.
«Вызовет ещё больший, когда ваш сын свершит то, к чему мы его готовим», – сказала она.
«Если свершит, – откликнулся Эдрилин Рейоль – с теми саркастичными нотками, что потом Айрес сотни раз слышала в голосе Уэрта. – Третий месяц голова только одним и забита, и это совсем не учебники».
«Спешить некуда, любовь моя, – напомнила Инлес. – Вспомни себя в юности. Думаю, в пору первой любви тебя тоже занимали отнюдь не магические формулы».
«Спешить есть куда, если он хочет войти в историю не просто как ещё один сосуд Жнеца, но как самый юный сосуд Жнеца».
«Тебе недостаточно того, что он уже самый юный магистр за всю историю?»
Пора, подумала Айрес тогда.
«К сожалению, я согласна с Лином. Его… увлечение ставит всю затею под угрозу. – Опускаясь на расписанный фарфор, её вилка чуть слышно звякнула. – Призывающий Жнеца должен не просто желать этого всем сердцем. На земле для него не должно быть ничего, что могло бы перевесить его желание стать сосудом. Ничего, что помешало бы ему расстаться с жизнью, пытаясь этого достичь».
Сестра вздрогнула так, что бисквит с её вилки упал, измазав кремом скатерть:
«Не напоминай мне о том, что мой сын может умереть. Пожалуйста».
«Вывод любопытный, но безосновательный, – сказал Лин. – Этого условия не найдёшь ни в одной книге о призыве».
Её зять всегда был учёным куда лучшим, чем мужем и отцом. Так же, как Инлес была женой куда лучшей, чем матерью. Так Айрес думала – до того вечера.
То, что случилось потом, она помнила куда отчётливее, чем ей бы хотелось: слишком отчётливо, чтобы воспоминания могло заглушить седьмое песнопение Жнецу, неумолимо приближавшее действо на площади к кульминации.
«К слову об этом, – сказала Айрес в день, когда ей пришлось убить родную сестру. – Я должна вам кое-что рассказать».
И призвала шкатулку.
* * *
– Нам нужно внутрь, – без обиняков объявила Ева парочке гвардейцев, тосковавших у двери сокровищницы.
Гвардейцы страдали. Дворец опустел – Ева убедилась в этом, пока бежала по анфиладам верхних этажей к лестнице на нижние. Избранной не пристало бегать, но раз её не видел никто из считавших её таковой, Ева стянула дурацкие сапоги и припустила по ступенькам в одних чулках, пользуясь тем, что под юбкой всё равно ничего не разглядеть. Все, кто мог сейчас быть не здесь, были не здесь: Еве встретился лишь один дроу, тосковавший в просторном зале неподалёку от покоев риджийцев с какой-то деревяшкой в руках. Он проводил её недоумённым взглядом. В другой ситуации она бы поинтересовалась, что здесь забыл гвардеец Повелителя, но ей было не до того.
Сокровищница расположилась на подвальном этаже. Ещё полчаса назад Ева об этом не знала, но ей достались хорошие гиды: один подсказывал путь в голове, другой за спиной (естественно, Эльен не оставил дорогую лиоретту в сольное распоряжение внутреннего демона). Сапоги пришлось бросить за углом – Ева подозревала, что они ей ещё пригодятся, но являться гвардейцам
