– Скоро рассветет, – сказал он. – К этому времени я должен быть далеко отсюда. А вы позаботьтесь о том, чтобы доставить контракт нотариусу и обеспечить его вступление в силу, – сказал он тестю. – Вам обоим я поручаю спасение моей семьи и дальнейшее о ней попечение, – добавил он равнодушным тоном, что не помешало дону Умберту снова разразиться слезами.
Наконец стороны подписали все документы о передаче собственности; дон Умберт и мажордом в качестве свидетелей тоже поставили свои подписи. Когда дело было завершено, Эфрен Кастелс отвез Онофре в Сабадель. Дона Умберта оставили дома: когда проснется его дочь, он должен объяснить ей поспешный отъезд Онофре и попробовать рассеять страхи, которые могут возникнуть в связи с военным переворотом. Автомобиль бежал по пустынным улицам; небо светлело, но фонари продолжали гореть, потому что фонарщики не осмелились показываться на улицах города со своим ежедневным обходом. По дороге им встретился паренек с кипой газет; ему приказали, как и прежде, разносить прессу, чтобы люди вовремя узнали о событиях, произошедших в Мадриде несколько часов назад. А там военные восторженно приветствовали Примо де Риверу, правительство подало королю прошение об отставке, и тот поручил Ривере формирование нового кабинета. На первой полосе был опубликован список вошедших в новое правительство генералов и помещалось сообщение о временном приостановлении конституционных гарантий. Остальные полосы газеты были подвергнуты жесточайшей цензуре.
На аэродроме им пришлось подождать пилота. Когда он появился, его лицо выражало крайнюю растерянность: по дороге из гостиницы, где он переночевал, до аэродрома его восемь раз останавливал патруль, пока в конце концов жандармы не сопроводили его до самого трапа самолета. Parbleu, on aime pas les belges ici![124]– воскликнул он в сердцах, увидев Онофре Боувилу. Тот поведал ему о своем желании вернуться в Париж, чем сильно обрадовал пилота, уже было смирившегося с долгим путешествием в одиночестве. Друзья крепко обнялись на прощание, и Онофре Боувила вскарабкался на борт биплана, который тут же взмыл вверх. Они провели в полете полчаса, как вдруг Онофре попросил пилота взять немного влево. Пилот ответил, что по этому курсу они не попадут в Париж.
– Я знаю, – ответил Онофре, – но мы летим вовсе не в Париж; выполняйте приказания, и я заплачу вам двойную цену.
Довод быстро убедил пилота, и аэроплан стал делать круги над горами и покрытой туманом долиной. Пока они спускались, Онофре Боувила давал пилоту наставления:
– Осторожней на этом склоне, тут растут высокие дубы; лучше поворачивайте в сторону реки и летите прямо над ней; посмотрим, может, найдем там удобную для посадки площадку… – говорил он.
Потом в разрыве тумана они увидели прямо под собой молотильный ток и приземлились, вспугнув стаю черных птиц, клевавших только что обмолоченное зерно, ссыпанное горками рядом с током. Птицы взмыли вверх, и их было столько, что они на мгновение закрыли собой солнце. Онофре вручил пилоту чек, который можно было учесть в любом французском банке, выскочил из самолета и уже с земли объяснил пилоту, в какую сторону надо лететь. Не заглушая мотор, пилот развернул аппарат на сто восемьдесят градусов, тот пробежал вперед несколько метров и взлетел, оставляя за собой клубы пыли и соломы. Часом позже Онофре Боувила подходил к дверям отчего дома; теперь там проживал какой-то крестьянин с женой и восемью детьми. Они объяснили, как найти сеньора алькальда, жившего в новом доме около церкви. Онофре показалось, что он где-то уже видел крестьянина и его жену, но они его не узнали.
3
На стук вышла женщина лет тридцати с грубоватым, но умным лицом, не лишенным приятности. По всей видимости, Онофре застал ее за уборкой. В левой руке она сжимала метелку, и, чтобы уберечь волосы от пыли, на голове у нее был повязан платок. Наверное, брат женился, не поставив его в известность, подумал он. Женщина смотрела на него с откровенным любопытством, ничуть не смущаясь его приходом. «Она явно ничего обо мне не знает», – опять подумал он, а вслух сказал:
– Я Онофре Боувила.
Женщина растерянно заморгала.
– Брат Жоана, – добавил он.
Она изменилась в лице.
– Сеньор Жоан спит, но я сейчас же доложу, что вы здесь.
По тону, каким она произнесла эту фразу, он понял: нет, она ему не жена. «Может, любовница, сожительница, – предположил Онофре. – Не похожа на девицу, скорее какая-нибудь молоденькая вдовушка из тех, что отчаянно нуждаются в мужской защите, в материальной поддержке и прочее». Так как она оставила его в дверях, он прошел в переднюю. Над арочным пролетом, который вел в коридор, висела вставленная в рамку керамическая плитка с надписью: Ave Maria. В передней пахло пылью, должно быть, поднятой при уборке. Из мебели были только лампа, подставка для зонтов из кованого железа и четыре стула с прямой спинкой. В коридор выходили четыре двери – по две с каждой стороны. Женщина постучала в одну из них и сказала:
– Сеньор Жоан! Приехал ваш брат.
Она говорила вполголоса, но Онофре ее услышал. Через некоторое время из комнаты, словно из пещеры, донесся глухой хриплый голос. Женщина, приставив ухо к двери, прислушалась, потом повернулась к Онофре.
– Он сейчас встанет и просит обождать, – передала она слова хозяина.
Рукой с зажатой в ней метелкой она скупым жестом показала в сторону столовой, видневшейся в конце коридора. Онофре пошел туда; женщина посторонилась, пропуская его вперед. В столовой стоял квадратный стол, а на нем – лампа с абажуром из шлифованного стекла. Вдоль стены были расставлены стулья. Остальную мебель составляли сервант темного дерева, сервировочный столик, отделанный белым мрамором, и железный калорифер, украшенный глазурованными изразцами. Все это придавало столовой солидный зажиточный вид. На стене, как раз над сервировочным столиком, висела миниатюра из резного дерева, изображавшая Тайную вечерю. Напротив арки была дверь с двойным стеклом, выходившая в прямоугольный внутренний дворик, в глубине которого виднелась маленькая кабинка туалета. Во дворе росли магнолия и азалия. Направо от столовой размещалась кухня. Все дышало чистотой, порядком и холодностью. В тот момент, когда Онофре мысленно подводил итог своим наблюдениям, совсем рядом прозвучал гулкий удар церковного колокола, и он чуть не подпрыгнул от неожиданности. Женщина, наблюдавшая за ним из коридора, тихонько засмеялась.
– Это с непривычки, – проговорил он. Женщина пожала плечами. – Ты тут живешь? – спросил Онофре.
Она указала на одну из дверей, и Онофре отметил про себя, что они жили в разных комнатах. «Однако это ничего не доказывает», – подумал он.
Наконец в коридоре появился его брат. Он был босой, в потертых вельветовых брюках и блузе цвета морской воды с расстегнутыми верхними пуговицами. Жоан запустил руки в волосы и яростно поскреб себе затылок, потом молча пересек столовую, будто не замечая присутствия Онофре и женщины, вышел во двор и закрылся в уборной. Женщина метнулась на кухню, открыла кран и стала наполнять водой металлическое ведро. Хотя предыдущую ночь Онофре Боувила провел в одном из самых элегантных отелей Парижа, тот факт, что в его родную деревню пришел водопровод, отозвался в душе будоражащим ощущением радости за благоденствие земляков. Наполнив ведро, женщина подняла его за ручку и вытащила в коридор, затем вернулась на кухню и начала разводить огонь: положила в очаг щепки и уголь, подожгла их и стала раздувать пламя соломенным веером. «Как медленно они все делают! – продолжал размышлять Онофре. За половину времени, проведенного в этом доме, в городе он бы успел заключить массу важнейших сделок. – А здесь время течет еле-еле и ничего не стоит». Меж тем брат вышел из уборной, застегивая на ходу брюки. Помыл в ведре руки и лицо, потом вылил воду в Уборную. Проделав эту операцию, он бросил ведро на землю и вошел в столовую. Женщина побежала во двор подобрать ведро.
