выезжал?
– Точно, – качнул головой криминалист.
– А я вот сводку шефу несу как раз. Самоубийство женщины?
– Да, – совсем нахмурился Шаламов. – Только пока не уверен я. Как бы уголовное дело не пришлось возбуждать.
– Она же вены вскрыла? – Малинин, зайдя в кабинет, остановился у стола, отыскал среди своих бумаг нужную, прочитал.
– Вот. В группе самоубийств эта информация за прошедшую ночь. Дочка известного лекаря, между прочим, заместителя главного врача нашей областной больницы, пассия обнаружена в ванной с порезанными венами на обеих руках.
– Ну чего ты мне читаешь, – отвернулся к окну Шаламов. – Меня подняли. Сам выезжал. Я же тебе сказал. Вместо районников вытащили. Это что же творится? Кто дежурит у нас? Не пойму.
– Максинов подписал сводку? – тоже вопросительно глядя на криминалиста, проговорил Малинин и присел за стол. – Ты чего же, Владимир Михайлович, особое мнение имеешь по этому поводу? Сомневаешься в самоубийстве?
– Сам пока не знаю. – Шаламов так и не поворачивался от окна. – Не всё там так просто, чтобы сразу с самоубийством выскакивать. У милиции всё упрощённо, всё чтобы скоренько, им враз всё ясно.
– Так эти мужики? В вытрезвиловке-то? – Малинин быстро соображал. – Они, выходит, подозреваемые у тебя?
– Не то чтобы…
– Это как? Тогда за что же ты их туда упёк?
– Да не я! – Шаламов повернулся, красные глаза его выдавали бессонную ночь. – Я с осмотра трупа запоздно уже домой добрался, лёг, спать не спал, кошмары какие-то мучить начали. Эта баба приснилась! Летала перед моим носом пуще Натальи Варлей! А потом менты снова меня подняли почти под утро. Их самих врачи «скорой помощи» вызвали в квартиру, где муж этой… покойной Туманской, Туманский Вадим, в крови валялся. Сам он тоже врач «скорой», но мертвецки пьяный и избитый почти до смерти на полу в углу.
– Вот дела… – Малинин повертел в руках листок оперативной сводки. – Тут об этом ни слова.
– Там и не должно быть. Я ж его не задерживал как подозреваемого. – Шаламов достал сигареты, закурил. – В той квартире его дружок рядом в том же непотребном виде покоился. Тоже весь в крови, избит до неузнаваемости и пьян, как свинья.
– Да…
– Ну я сыщикам нашим команду дал, чтобы в вытрезвиловку их везли. До полного, так сказать, человеческого вида в себя приходили. Они же оба невменяемые. Ни бе, ни ме, ни кукареку. С ними работать нельзя. Квартиру соседям сдал до лучших времён.
– А со здоровьем?
– Да живы, – махнул рукой Шаламов. – Что с ними будет? Молодые. Здоровые, как слоны. «Вывески» себе попортили да кости помяли. Ротоборцы сраные. Между собой дрались.
– Ты что же? И не спал совсем?
– Я где сегодня не был! – Шаламов закашлялся, сигарету смял. – Менты меня с утречка раннего к этим бойцам примчали из дома. Только пусто всё. Оба, как сговорились, твердят: ничего не помним. Но про жену, понятное дело, я этого муженька не спрашивал пока. А сам он ну дуб дубом. Глаза очумелые у обоих, себя едва признали.
– Может, рано ты сейчас спешишь, Михалыч? Не очухались ещё?
– Всё может быть. Вот я их там и мурыжу пока. Велел держать до моего приезда. Искупать обоих, то да сё. Привести в людское состояние. А сам к медикам в резалку сгонял.
– А туда зачем? Ты же постановление на месте, наверное, выдал? Тут, в сводке отмечено, что с тобой Слава Глотов выезжал?
– Он мастак, – согласился Шаламов. – Его учить не надо. Мы там всё сделали. Но за мной генерал не зря, видно, сразу послал. У нас же следователь Кировской прокуратуры выезжать должен был, а подняли меня. Я тоже поначалу возмущаться начал, а мне говорят – Максинов велел, чтобы из облпрокуратуры старших следаков взяли. Ну а дежурный разве станет важняков подымать, вот я под раздачу и угодил. Максинов потом сам на труп приезжал. Впервые я с генералом так встретился. Ничего… Впечатляет… Но не мешал работать, молодец. Не лез, как некоторые, с советами.
– Да, ночка у тебя была, Михалыч… – Малинин улыбнулся, сочувствуя. – Не позавидуешь.
– Чего уж. – Шаламов снова закурил. – Я и хотел посоветоваться. Раз такая нервотрёпка! Сам генерал! Люди, видно, важные тут зашевелятся. К Игорушкину побегут. В общем, дело непростое, чую. Переполох будет. Да и я, понимаешь, Володь, не верю пока тому, что на поверхности. Молодая женщина… красивая и мёртвая… Жуть! Ясное дело – если и сама вены себе вскрыла, за этим всё равно многое таится…
– Да, дела… – Малинин задумался, поднял голову. – Молодая, красивая… И всё!
– Муж её и дружок тот, выяснил я, весь вечер вместе пьянствовали в той хате, где их нашли. – Шаламов горько хмыкнул. – Она оказалась в квартире своей матери. Голая. Одна. В ванной. Здесь много вопросов у меня появилось. И все без ответов. Глотов вчера при осмотре сказал кое-что. Я это и без него сам видел.
– Чего же?
– Ну, лежит в крови… Ну, вены вскрыла… Ещё неизвестно ничего. Её и довести могли до самоубийства. И снотворное дать, а потом вены вскрыть… Чего хочешь придумать можно, если голову поломать.
– Так-то оно так…
– В общем, по-моему, постановлением об отказе и одной проверкой здесь не отделаться. Надо уголовное дело возбуждать. Кстати, Глотов её ещё не вскрывал. Я, правда, у Югорова побывал…
– И к нему попал?
– Успел. Я сегодня раненько поднялся. – Шаламов погладил голову. – Отосплюсь ещё, какие мои годы! Танька только ревнует – не на свиданку ли собрался? Чего рано помчался-то?
– Задачку ты загадал, Михалыч. – Малинин задумался над сводкой. – Интересно? Максинов занял позицию непонятную. Тебя поднять – это, конечно, его команда. Значит, уже догадывался, что случай неординарный. А сводку о самоубийстве почему-то сам подписал…
– Значит, для себя он вывод уже сделал, – нахмурился Шаламов.
– Выходит, так, – согласился Малинин.
Затрезвонил телефон.
– Да, Николай Петрович, – подняв трубку, сказал Малинин. – У меня он, Николай Петрович. Хорошо, сейчас зайдём.
– Шеф? – насторожился Шаламов.
– Да. К себе требует. И догадываюсь я, по этому происшествию. Не иначе.
* * *
Малинин до назначения на должность заместителя начальника одного из самых сложных, ведущих, можно сказать, отделов областной прокуратуры хватил лиха рядовым районным следователем в глубинке. Досталось хлебнуть не только «мутной волны преступности», как шутил он сам с приятелями, но и житейских передряг. Одна двухчасовая каждодневная езда к месту работы на нескольких автобусах причиняла столько нервотрёпки, что бывало, на службу к столу своему разлюбезному в кабинет добирался – и хоть навзничь падай! В аппарате после этого служба показалась райским местом, и тогда он вспоминал слова Игорушкина. Сказал тогда генерал
