стороне.
— Спасибо тебе, Анни.
— Только не ещё один Сержант Фрогго, por favor (Прим. пер.: пожалуйста), — умоляет Колин, корча такое лицо, словно ему больно. — Достаточно того, что Лили любит эту лягушку больше, чем меня. Мне больше ничего подобного в моей жизни не нужно.
Я закатываю глаза, пытаясь казаться раздражённой, но мои губы выдают меня, ведь на них играет улыбка.
— Дамы, — мой отец обводит рукой стол, затем останавливается, когда он оказывается передо мной, — и любительница лягушек. — Все хихикают. — Если мятно-зелёные украшения и лягушки делают женщину счастливой, тогда вам придётся пойти на некоторые жертвы.
— Но, папа, я не могу, — рычит Аарон. — Ты не живёшь с нами. Тебе не обязательно видеть этих жутких существ весь день, каждый божий день. Я, однако, вижу.
— Хреново тебе, Рон, — Колин пожимает плечами, подмигивая мне.
Аарон неодобрительно хмыкает. Но точно так же, как это было со мной, его губы выдают его раздражение.
И тут возникает вопрос, которого я так долго ждала. Не то чтобы я с нетерпением ждала ответа на этот вопрос, но я знала, что рано или поздно он произойдёт.
— Тебе придётся вернуться? — спрашивает Ана. — Я имею в виду, в психиатрическую больницу.
В пояснениях не было никакой необходимости, но я поставлю ей пятёрку за попытку.
— Не сейчас. Прежде чем меня отпустили, я побеседовала с психологом. Она сказала, что я делаю большие успехи. Конечно, мне не будет становиться лучше волшебным образом изо дня в день, но она уверена, что, поработав ещё немного, я смогу жить почти «нормальной» жизнью, — говорю я, вероятно, разъясняя это немного хуже, чем психолог.
— Будет чертовски много работы, чтобы приблизиться к «нормальности», какой бы она ни была. Честно говоря, я не думаю, что существует такое понятие, как «нормально», но как бы то ни было, суть не в этом. Я всё ещё буду иногда бороться, как и все остальные. Хотя, если я продолжу принимать свои лекарства и останусь рядом с людьми, которых я люблю, с теми, кто тоже любит меня, я даже уверена, что смогу пройти через это, не испытывая желания умереть. Это ещё не прошло, иногда я все ещё думаю, что было бы лучше, если бы я действительно умерла, но ты знаешь, я больше не думаю, что это единственное решение. И, конечно, мне придётся продолжать посещать терапию. Но в остальном, если моё состояние снова не ухудшится, я готова больше не думать об этом.
Колин берет мою руку в свою и мягко сжимает. Его глаза встречаются с моими, и он широко улыбается. Это не жалостливая улыбка. Он гордится мной.
Какими бы незначительными ни были мои победы, Колин обязательно говорит или показывает мне, как он горд.
Он не мог навещать меня ежедневно, часы посещений не позволяли ему этого, как и его расписание… но всякий раз, когда он навещал меня в течение последних двух недель, Колин слушал, как я рассказываю ему обо всём, что я узнала. Но самое главное, он всегда улыбался мне, как будто я заставляла его гордиться собой.
Мне было и до сих пор приятно осознавать, что я не безнадёжная, какой я себя считала течение многих лет.
С Колином я чувствую себя лучше. И с помощью моей семьи я действительно чувствую, что у меня всё получается лучше.
Конечно, мне ещё предстоит пройти долгий путь, и я уверена, что моя депрессия никогда не пройдёт (главным образом потому, что от неё вообще нет лекарства), я действительно чувствую, что с помощью любви могу завоевать гораздо больше в своей жизни, чем когда была совсем одна.
Несколько часов спустя мы наконец-то вернулись домой, и я уютно устроилась в постели Колина. Он все ещё в ванной, так что пока я думаю, было бы забавно спрятать что-нибудь под его крошечной частью одеяла.
Да, примерно три четверти одеяла моё. Нет необходимости это обсуждать. Даже если Колин захочет оспорить это, то он всё равно проиграет.
— Какой фильм мы смотрим? — спрашивает Колин как раз в тот момент, когда открывается дверь ванной.
На нём только спортивные штаны, открывающие мне вид на его обнажённую грудь. С тех пор, как я узнала о его уже не такой новой татуировке, его грудь кажется намного интереснее.
— Барби, конечно же.
Он стонет, что заставляет меня смеяться.
— Послушай, mi sol, ты можешь мучить меня фильмами о Барби всю оставшуюся жизнь, но не сегодня. Это твой первый день дома, давай посмотрим что-нибудь… нормальное.
Он подходит к своей половине кровати, смотрит на меня сверху вниз умоляющими глазами, он даже добавляет надутые губки.
— Ты хочешь сказать, что фильмы с Барби плохие? — Я совершенно не обижаюсь на это. Нет. Всё хорошо.
— Нет, я говорю, что на самом деле хочу посмотреть что — нибудь вроде любого фильма «Marvel». Или какой-нибудь фильм ужасов, типа «Паранормальные явления».
Я напеваю, притворяясь, что думаю об этом.
— Хорошо. Тогда «Дневник памяти».
Колин прищуривается, медленно приподнимая одеяло.
— Что-то не похоже на экшн.
— О, в этом фильме есть кое-что особенное. Как… любовь.
К счастью, мои слова не доходят до него, когда он вздрагивает от плюшевого зверька под своей стороной одеяла. Тот, который потерял глаз в последней схватке Колина с ним.
Я не могу сдержать ужасно громкий смех, вырывающийся из меня, когда Колин прижимает руку к сердцу, тяжело дыша и пытаясь вернуться к жизни.
— Ох, тебе конец, Лилиана, — говорит он сквозь стиснутые зубы.
Колин швыряет лягушку через всю комнату, забирается на кровать и нависает прямо надо мной. Его лицо так близко к моему, что я чувствую его дыхание на своей коже. Его грудь прижимается ко мне так близко, что я чувствую, как его сердце бьётся рядом с моим.
Он наклоняет своё лицо, его нос нежно касается моего, прежде чем его губы соприкасаются с моими губами в таком взрывающем сердце, стирающем разум поцелуе.
Мой язык скользит по его губам, погружаясь в его рот, чтобы углубить поцелуй. И поскольку я становлюсь слишком обидчивой с этим мужчиной, мои руки автоматически тянутся вверх, чтобы погладить его по спине, царапая его кожу ногтями.
— Я люблю тебя, mi sol, — шепчет Колин, как будто хочет, чтобы я это услышала. — Наконец-то ко мне вернулось моё солнце.
— Я тоже тебя люблю, тупица, — говорю я, целуя его.
— О чём этот дневник? — спрашивает он, теперь лёжа рядом со мной и держа меня в своих объятиях.
— Он о силе любви и…
— Mi sol, я имею в виду тот,
