— Вах, вах, совсем шат вата, — в голос начал убиваться Акоп, когда заметил, что левый угол его отеля разрушен. Но его причитания пресекла Наринэ, озаботившаяся о судьбе военных.
С военными всё было печально. Возле разодранной палатки нашли оглушённого и окровавленного лейтенанта. Он ещё дышал. Двое военных выбрались из кустов самостоятельно. Это были не бойцы, а водитель заправщика и водитель грузовика. Эти военные даже не удосужились обзавестись оружием. Так и вышли к людям, без оружия, зато в шоковом состоянии. Будешь в печали, коли смерть за плечами.
— Военных давайте отведём в дом, — распорядилась Наринэ. — Лейтенанта тоже туда тащите. Аревик принеси аптечку. Акоп приготовь горячую воду.
Все забегали, выполняя её команды. Затем Тройник, вооружившись фонариком, ещё раз прошёлся по местам боёв, выискивая раненых и оружие, но так никого и не нашёл, только обнаружил несколько изуродованных трупов солдат. Его поразил вид перевёрнутых бронетранспортёров, раскуроченный вид грузовиков, разрушенные склады, порванные палатки, раскатанный в блин хозяйский гараж и много чёрных пятен крови. И почему монстры нас не добили? Тройник перемещался по участку и не знал, что за ним с приличного расстояния наблюдают четыре внимательных красных глаза. Монстры тщательно замаскировались и бдели.
— Ёкарные бегемоты, простите мой коренной африканский! Вот же гадство какое, — тихо сокрушался Рудик, наставительно тыча пальцем в Пашу. — Ковальский, ты в какую дыру нас загнал своими монстрами, не всякий навигатор выведет. Призвал, понимаешь, эль Чупакабр каких-то! Чупакабра твоя пришла, людям страшно-страшно стало.
Паша отбрыкивался от упрёков Рудика, призывая того включить логику и здравый смысл:
— Рудик, ты же с виду культурный человек, самого Ленина в мавзолее видел, — говорил Паша. — Ты, что не заметил, что моя Пентаграмма призыва рассчитана только на вызов одного единственного мааааленького демона? Совсем крошечного. А здесь, сколько их было в наличие? Тыщи! Видел, как они тут скакали, как бешеные тушканчики? Нет, дружище. Эти твари, что мы видели, явно сбежали из Апшеронского полигона, к бабке не ходи. Точно тебе говорю, не ходи по бабкам.
— Серьёзно? — Рудик сомневался, что Паша прислушивается к голосу разума. Скорее он проявляет тотальную толерантность к мукам совести, если у него ещё осталось чуточку совести.
— Да, истинный крест! — Взгляд Ковальского говорил о его совершенно незамутнённой честности — взгляд Паши вопрошал: «Да чем он, мой маленький демон, смог тебя так расстроить? Было бы, о чём говорить».
Рудику хотелось задать Ковальскому много вопросов, содержащих глубокий философский смысл, вроде «какого рожна ты творишь?», «кто виноват, если не ты?» и «что делать со злыми силами тьмы, которые нас всех так злобно гнетут?», но с утра и так на всех выживших навалилось куча скорбных дел. Разбираться с Пашей Рудик отложил на потом: сначала, надо было заняться мёртвыми, ранеными, да живыми. Мёртвых следовало захоронить, раненых обиходить, а живых привести в норму, а то некоторые живые, как, например, хозяин гостиницы Акоп, что-то стали вести себя несколько неадекватно. Может зараза из Апшеронского полигона проникает в людей, вот они и превращаются в монстров? И что теперь делать? Что, что: слушать мамку, кашку есть, не забыть про холодец, скоро будет всем…….
В это время двадцать девятая, из замаскированной позиции, наблюдала над текущими событиями в гостиничном комплексе. Она не строила хитроумных планов, и не прогнозировала свои действия с учётом наглой энтропией окружающей реальности, она просто наблюдала. Её морда выражала искреннюю заинтересованность, любопытство и желание понять, что там вытворяют с утра эти глупые людишки, принадлежащие к стаду Высшего существа. Вот они рано утром вышли из своего хлева и стали копошиться на месте ночного сражения. Их, прежде всего, интересовали трупы своих соплеменников. И это правильно. Логика говорила, что трупы надо срочно собрать и съесть. Зачем добру пропадать? Главная задача любого существа — жрать! Но людишки, к недоумению двадцать девятой, не бросились сразу жрать трупы, а сложили останки своих соплеменников в рядок, а потом стали копаться в земле. Они что, яму роют? Делать им больше нечего или они все разом заболели? Дальше пошли совсем удивительные вещи. Людишки стали стаскивать к вырытой яме останки погибших соплеменников. Это, что получается — они жрать трупы не будут? Или будут, но когда те немного полежат в земле. Типа им вкуснее жрать мясо «с душком». Странненько и чудненько. От такой нелогичности двадцать девятая получила лёгкий мировоззренческий поджопник. Затем монстра начало ещё больше повергать в изумление и даже плющить от наблюдений над действиями людей. Логика в их стаде даже не ночевала. Вот как понять, что люди сначала закопали мёртвые тела в землю, а затем, самый упитанный из них, начал на огне жечь мясо? Дым от горевшего мяса долетал даже до места укрытия двадцать девятой, щекоча ей ноздри. Это что за ритуал у них такой странный?
Может, для монстров приготовление шашлыков из остатков мяса и странный ритуал, но для Акопа это дело было привычным. Он свой бизнес начинал именно с шашлыков на берегу моря, а теперь дорос до почтенного отельера. Руки хозяина гостиницы привычно производили действия, а вот в голове роились именно странные мысли. Для Акопа приготовление шашлыка рутинное дело, вот только последние события несколько переутомили его нервную систему. Вся неделя прошла на нервах, а ночная бойня и последующие похоронные мероприятия нанесли психике Акопа существенный ущерб, да такой, что на него стали подозрительно коситься окружающие. Вот же люди, чего они косятся? У него везде плохо: внутри болит всё, что может болеть: сердце болит от сжимающей тоски, желчь застоялась, суставы ломит, кровь совсем плохая и жидкая, моча ещё хуже, хуже не бывает, да ещё какая-то тонкая паутина всё время липнет к лицу. Плюс душа болит за себя и за свою семью. И за любовницу душа болит: как она там одна в городе у моря? Вообще-то с молодой любовницей в последнюю встречу конфуз вышел: не те уже кувырки смог изобразить Акоп в пределах кровати, совсем не те, что раньше.
Первым на неадекватное поведение хозяина гостиницы обратил внимание Паша Ковальский. Он всяких психов повидал в неких учреждениях, где, бывало, и сам чалился. А здесь налицо особенный блеск в глазах и маниакальная триада — «прыгающее» настроение, сумбурное мышление и специфическая моторика. Старина Фрейд, потирая руки, быстро бы растолковал, что у пациента прохудилась крыша. Шашлыки горе-повар безбожно спалил, а затем куда-то исчез с глаз окружающих. Акоп тихонечко, бочком — бочком, направился в подвал гостиницы. Не говорить же туристам, что голос в голове так и сказал:
— Ты, сукин сын, зачем упираешься? Иди в подвал, возьми с полки бутылку коньяка и вмаж её, и будет тебе счастье, хочешь ты этого или нет!
С голосом Акоп решил не спорить. Лучше уж этот голос, чем те звуки, которые издают туристы и домочадцы. Голос в голове чёткий и понятный, а окружающие вдруг стали изъясняться звериными голосами, рычат, мяукают, вот за каким нефритовым жезлом они это делают. К Акопу пришло ясное понимание, что никакие это не туристы поселились у него, а самая настоящая шайка сутенёров, погрязшая в кровосмесительных связях, диких оргиях и повальных возлияниях. А приехали они сюда не просто так, а чтобы склонить доверчивых Наринэ и Аревик к порносъёмкам. Кастинг хотят здесь устроить. Вот, значит, как! Акоп, понимаешь, всю жизнь вкалывал в поте лица, добывал копеечку, платил исправно налоги и давал взятки, и про откаты не забывал, а Наринэ вот, что удумала…в одной голове такое не укладывается, да.
