аудитория.
После встречи на следующий день в пешаварской ассоциации юристов, мы вернулись в Пенджаб, посетили Лахор, Окару, Пакпаттан, Вехари и Мултан, где я почтила сотни жертв бойни на текстильных фабриках восемь лет назад. Затем домой, в Синдх, в Карачи, где жители моего города постарались перекрыть рекорд Лахора. После этого Кветта в Белуджистане и снова Синдх: Татта, Бадин, Хайдарабад и, наконец, Ларкана, уже в Рамазан. «Марави малир джи, Бе-назир, Беназир!» — кричали люди, называя меня именем народной героини синдхов, отказавшейся уступить требованиям местного тирана, который держал ее в плену, запер в крепости, но не смог сломить ее воли, подкрепляемой любовью к своему народу.
В Ларкане царила такая жара, что перед тем, как направиться из аэропорта на стадион, я покрыла голову и плечи под дупаттой кубиками льда. Здесь, на этом стадионе, десять месяцев назад люди молились за душу моего брата Шаха. На подходе к стадиону толпилось столько народу, что мы изменили маршрут, чтобы добраться до заката. Все время меня припекало солнце, сначала сквозь потолочный люк моего джипа «Паджеро», потом, когда я стояла на грузовике. Я попеременно сосала лимон и соль. Президента ПНП Ларканы солнце свалило с ног. Я молилась, чтобы со мной на радость нашим врагам не случилось то же самое. Однако я все же выдержала.
Вся поездка по девятнадцати городам сопровождалась постоянными угрозами убийства и обещаниями всяческих провокаций. Особенно встревожились мои телохранители в Белуджистане, где они заметили троих афганских моджахедов, сидящих на корточках перед аудиторией, спрятав под собою автоматическое оружие. Встревожил телохранителей не факт наличия оружия — в Белуджистане большинство взрослых мужчин открыто носит оружие, — а то, что они это оружие прятали. Мне мои охранники об этом ничего не сказали, но встали вплотную перед подозреваемыми, чтобы в случае необходимости принять пули на себя.
Главной моей заботой было не почувствовать головокружения на вращающейся сцене, предназначенной для того, чтобы меня можно было увидеть в лицо со всех сторон. Но, увидев перед собой массу людей, большинство из которых бросалось в глаза крайней худобой и вопиющей, нескрываемой бедностью, я забыла о своих заботах и опасениях. Белуджистан — отсталая окраинная провинция. Племенные вожди не заинтересованы в прогрессе, могущем подорвать их власть. До вступления отца в должность премьер-министра здесь не было иных дорог, кроме грунтовых, не было электроснабжения, не хватало пресной воды. Скудные пустынные земли не орошались, урожаи с них снимали низкие. Большинство населения провинции живет в крайней нужде.
Прежде я лишь однажды посетила Белуджистан, сопровождая мать. Она отошла под дерево, в тень, и ее тут же окружили местные женщины и дети. Охранники принялись отгонять любопытных, но мать их остановила. Самые смелые тянули руки к волосам матери, гладким, чистым, в то время как их собственные волосы представляли собою какую-то спутанную запыленную неразбериху. Они не знали, что такое расческа. Правительство отца многое сделало для улучшения участи народа Белуджистана, несмотря на сопротивление племенной знати, поднявшей мятеж против законной власти.
— Пакистанская народная партия считает, что благополучие страны определяется благополучием ее народа, — обращалась я к аудитории с медленно поворачивающейся платформы. — Если каждому гражданину гарантирована работа, забота о его здоровье и образование для его детей, если каждый гражданин преуспевает, то и страна преуспевает. Нет на то воли Божьей, чтобы народ наш жил в бедности. Судьба нации не в трущобах. Мы имеем возможность преобразовать страну, используя ее ресурсы, и мы должны это сделать.
Народ поднялся, принялся аплодировать. Поднялись и захлопали в ладоши и три сидевших впереди афганца. Охранники мои облегченно вздохнули. Опасность миновала.
Но не везде. Борьба только начиналась. Менее чем через две недели после моего возвращения в Карачи полиция проникла в студенческое общежитие в Хайдарабаде, устроила там засаду и убила председателя студенческой организации ПНП Синдха Факира Икбала Хисбани, отвечавшего за безопасность в провинции. Его друг, тоже член ПНП, Джехангир Патан, раненный полицейскими пулями, остался на всю жизнь парализованным.
Помню, как у меня кровь застыла в жилах, когда Дост Мохаммед разбудил меня рано утром известием об убийстве Икбала Хисбани. Снова черные повязки, черные платки, черные дупатты, черные флаги. Снова похороны молодого человека, которому я в буквальном смысле вверяла свою жизнь. Снова посещение скорбящий матери, потерявшей единственного сына. Она вручила мне молитву, выписанную ею взамен потерянной им в толчее моей поездки в Хайдарабад.
— Возьмите, — сказала его мать. — Пусть это будет подарком от Икбала.
Я по сей день храню эту молитву в своей сумочке. «Сколько еще хороших людей погибнет от рук этого режима?» — думала я.
Мирные демонстрации в память Икбала Хисбани и в знак протеста против его убийства прокатились по всему Пакистану. Но режим не мог без насилия. На митинге протеста в Кашморе член провинциальной ассамблеи открыл по толпе огонь из «Калашникова». По счастью, он никого не убил, но этот инцидент послужил сигналом, указанием режима: управляйте территорией при помощи пуль. Сейте смерть и увечья. Но не упускайте управления из рук.
И вот убиты еще двое членов ПНП: президент ПНП Докри и активист партии в Тандо, Мохаммед Хан. В смерти первого подозревался еще один член провинциальной ассамблеи, второго убил полицейский инспектор из нештатного оружия. «Министр вручил его мне, чтобы убивать собак из ПНП», — похвалялся он в чайхане. Режим вооружал политиков низшего ранга и мелких исполнителей, чтобы их руками выполнять грязную работу.
Дело шло к столкновению с режимом, мы понимали это. Они тоже это знали. Политических решений не принималось, вся энергия режима направлялась на борьбу с ПНП. Когда в июне правительство выпустило свой бюджет, мы противопоставили ему свой Народный бюджет. Полагая, что мы начнем действовать в Синдхе после Рамазана, они объявили в провинции чрезвычайное положение. Не дождавшись нашей реакции, отменили. Видя, что режим выбит из колеи, мы решили, что пора начать вторую фазу нашей кампании, чтобы заставить Зию устроить выборы той же осенью.
Пятое июля 1986 года, девятая годовщина путча военных. Мы назвали эту дату «Черным днем» и запланировали памятные акции во всех населенных пунктах, где имелись окружные советы ПНП, от Хунжрабского перевала на китайской границе до берегов Аравийского моря. Никто из нас не знал, достаточно ли крепка структура партии, чтобы осилить эту задачу, организовать одновременные демонстрации в таком масштабе. «Черный день» можно было рассматривать как своеобразную пробу сил, проверку, осилит ли партия организацию массового движения одновременно по всей стране. Именно таким способом мы хотели заставить режим провести осенью выборы. Для обеспечения эффективности осенних демонстраций нам
