претерпело изменения. Она двигается, но теперь очень мало. Она либо стоит неподвижно, либо маленькими, очаровательными шажками, плавно водя прелестными руками, медленно движется в такт музыке, как бы разыскивая что-то, охотясь за чем-то и находя это. На ее лице, поворачивающемся то в одну сторону, то в другую, блуждают и трагедия, и знание, и любовь, и презрение, и боль. Пройдя через работы Вагнера, через трогательную легенду о Святом Франциске, кормящем своих птиц крошками мудрости, Айседора все еще великолепна. Ее бережливость [первая в ее жизни] привела ее к исключительности»19.
Когда ее подруге пришло время уезжать в Америку, неугомонность Айседоры заставила ее отправиться в Париж вместе с Рут и двумя друзьями, Уолтером Шоу и Марселем Эраном. Там Рут оставила машину на сохранение Айседоре.
В этот или ранний свой приезд в Париж Айседора встретила в студии миссис Мэрвайн20 на Монмартре молодого русского пианиста Виктора Серова. Витя Серов вскоре стал ее другом и любовником.
Серов вошел в ее жизнь в критический момент. Кроме их общей любви к музыке он был одним из немногих способных ее понять симпатичных людей, с которыми она могла говорить о своей жизни в России. Как и она, он жил в революционной России, и поскольку русский был его родным языком и он очень любил литературу, Есенин был для Серова не просто любопытной фигурой и скандалистом, каким он был для многих западных друзей Айседоры. Кроме того, поскольку Серов сам был намного моложе Айседоры, он не ощущал странности в положении Есенина21, женатого на женщине на восемнадцать лет старше его. Вите Айседора могла рассказать многое о своем замужестве, чего бы никогда не решилась рассказать другим. Она даже поведала ему печальный случай, когда чтение Есениным стихотворения о суке, хозяин которой утопил ее семерых новорожденных щенков, убедило Айседору в том, что их браку пришел конец. Айседора рыдала во время чтения, а когда Есенин закончил, робко спросила, что бы он подумал о женщине, с которой произошло бы то же самое.
«С женщиной? — нахмурился Есенин, утирая слезы, катившиеся по его щекам, пока он читал стихотворение. — С женщиной? — повторил он и внезапно сплюнул на пол. — Женщина — это кусок дерьма!»
«Я так никогда и не узнала, почему он решил прочитать мне именно это стихотворение, — сказала Айседора Серову. — Я уверена, это было не нарочно. Он был в очень возбужденном состоянии, нуждался в понимающей аудитории и был уверен, что, по крайней мере, это было одно из немногих его стихотворений, которые я знала. Но, ты можешь подумать, что я безрассудна, с этого момента я знала, что никогда не смогу с ним больше жить… Я уверена, ему и в голову не приходило, как сильно он обидел меня… Именно тогда я решила вернуться с ним в Россию и оставить там его навсегда»22. (На самом деле, как мы знаем, разрыв произошел через некоторое время после возвращения в Москву.)
Айседора так никогда и не оправилась после гибели Дидры и Патрика. Многие годы она испытывала боль просто при виде детей, особенно маленьких. Один случай, рассказанный независимо друг от друга тремя свидетелями, приходит мне на ум. Это произошло в Лидо, где Айседора и ее шесть учениц отдыхали и загорали перед отъездом с Уолтером Руммелем в Грецию. На пляже к ним присоединились Саша и Долли Во-тиченко и пианист Джордж Коупленд. Их увидел маленький Тарас, сын Вотиченко, и, подпрыгивая, бросился навстречу. При его приближении Айседора внезапно встала и убежала. Коупленд говорил, что никогда не забудет тот жест раненого зверя, которым она закрыла лицо, прежде чем кинуться бежать по пляжу.
Позже Анна говорила мне: «Все друзья Айседоры были предупреждены о том, чтобы они держали подальше своих детей в то время от Айседоры. Она не могла вынести даже их вида. Но Саше и в голову не пришло, что это относится и к его сыну».
Что же касается самого Тараса, то он, естественно, и представить не мог, что случилось с Айседорой. Он думал, что они с ней друзья. Может быть, она за что-то сердилась на него? Может быть, он в чем-то провинился? Его детское чувство удивления и обиды до сих пор живо в его памяти.
Разговоры Вити и Айседоры, безусловно, не всегда носили серьезный характер. Иногда он развлекал ее шутками или слегка поддразнивал. Она очень нуждалась в этом, потому что на нее обрушились новые заботы. Ее дом в Нюйи, который хранил память о ее детях, ее последняя собственность, представляющая какую-то ценность, выставлялся на продажу по решению суда в счет уплаты долга, возросшего за эти годы, и платы судебному исполнителю, что составляло в 1922 году 300 франков, а теперь, в 1926 году, десять тысяч франков. Друзья Айседоры предпринимали какие-то попытки спасти дом, но времени было очень мало.
24 ноября 1926 года, за день до продажи дома, Айседора получила извещение из московского суда о том, что, как официальная вдова Есенина, она наследует гонорары за его стихотворения, которые составили на тот момент около 400 тысяч франков. Хотя после разрыва с Айседорой Есенин опять женился23, он не был официально разведен с танцовщицей. И именно она, а не третья жена поэта, Софья Толстая, внучка писателя, считалась вдовой Есенина. Айседора не приняла эти деньги. Возможно, она чувствовала, что не имеет на них права, как бы там ни было по закону, потому что они расстались с Сергеем. (Она считала этот брак законченным, как только прошла их любовь.) Она попросила Витю телеграфировать в Верховный суд в Москву о том, что она отказывается от наследства и просит поделить его между матерью и сестрами поэта, которые нуждаются в нем больше, чем она24. На следующий день дом в Нюйи, который можно было спасти, получи она наследство из Москвы, был продан за 310 тысяч франков25.
Там, где дело касалось денег, Айседора была экстравагантна, но, по своим собственным меркам, принципиальна. Как бы плохо ни обстояли ее дела, она никогда бы не стала добывать деньги способом, который считала сомнительным. Она никогда бы не согласилась торговать своим искусством, изменяя программу на потребу публике или согласившись выступать в мюзик-холле. Она оставляла танцы неизменными и для благородной публики, и для простой. Хотя о ней много говорили, она никогда не писала рассказов о своих романах для журналов. Она не продала свои любовные письма. Ее отказ от денег Есенина (которые она могла взять с чистой совестью, вне
