Книга Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай

Стефан выходит из здания аэропорта, волоча за собой чемодан на колесах, вернее, его придерживая, чтобы никуда не сбежал, потому что за время, проведенное в камере хранения, чемодан психологически возмужал, проникся анархическими настроениями и теперь желает сепарироваться от владельца и начать самостоятельную жизнь. Стефан, собственно, совершенно не против, он уважает свободу воли, чужое стремление к сепарации и готов отпустить чемодан, просто чуть позже, когда раздаст всем подарки – не тащить же их прямо в руках.

В общем, Стефан выходит из здания аэропорта, вдыхает теплый осенний воздух, пахнущий вчерашним дождем, сегодняшней влажной землей, завтрашним печным дымом, послезавтрашней прелой листвой, а еще чем-то смутным и сладким из такого далекого будущего, что поди разбери – то ли майской черемухой, то ли переспевшими, забродившими прямо на ветках дикими сливами, то ли ванилью из кондитерской, которую однажды откроет вот этот проезжающий мимо в коляске годовалый малыш. И морем, конечно, пахнет, у нас всегда пахнет морем. Не Балтийским, которое в трехстах с небольшим километрах отсюда, а Зыбким морем нашей изнанки, недостижимо далекой, ошеломительно близкой Этой Стороны.

«Ну хорошо, все в порядке, – думает Стефан с облегчением и одновременно незнакомым ему прежде ревнивым чувством. – Отлично, значит, они тут живут. Как-то справились без меня. – И сам над собой смеется: – Чего, обидно? А ты, значит, хотел, чтобы не справились? Чтобы тут за три дня все рухнуло без тебя?

Да упаси боже», – искренне содрогается Стефан. Но ревнивое чувство никуда не девается. Смешная штуковина – человек.

«Ладно, – думает Стефан, – сколько можно топтаться на месте, типа, мне пойти совсем некуда, бедному сироте». Делает шаг и едва успевает отскочить, увернуться от летящего прямо в голову мусорного ведра. Ну, правда, не металлической уличной урны, а легонькой пластиковой офисной корзины для бумаг, которой, по идее, совершенно неоткуда взяться здесь, у выхода из зала прилета, но елки, на то и магический мир, чтобы проявляться, когда ему самому вздумается, непредсказуемым образом, а не только как приятно тебе.

Короче, Стефан, конечно, великий шаман, поэтому успевает отпрыгнуть, но мусорная корзина тоже не пальцем делана и, пролетая мимо, густо посыпает его разноцветными бумажными конфетти, серебристыми звездами из фольги и почему-то засахаренными фиалками. «Вот это уже перебор, – сердито думает Стефан. – Люди же смотрят! Просто цветы – еще ладно бы, но засахаренные – все-таки моветон».

Но ему, чего греха таить, ужасно приятно, что нелепое ревнивое чувство – значит, прекрасно без меня обходился? хорошо погулял без меня? – испытывает не только он. Человек – чрезвычайно смешная штука, но и город – смешная штука. Один – один, такой счет.

«Ладно, – думает Стефан, снимая с плеча засахаренную фиалку и отправляя в рот. – Прямо на голову мне это ведро не наделось, уже спасибо. А ведь к тому шло! Будем считать, обнялись. Осталось выпить за встречу. Где у нас тут сейчас самая шикарная вечеринка? Вопрос риторический, но ты все равно веди», – последнюю фразу Стефан додумывает уже по инерции, поспешно запрыгивая в отъезжающий от остановки маленький красный автобус, которому нынче разнообразия ради придется стать почти что трамваем. То есть следовать, как по рельсам, по его шаманской тропе.

Стефан выходит на остановке «Aušros Vartai», то есть «Ворота Зари». Чемодан упирается, он хотел еще покататься в автобусе, но у него ни единого шанса: связался со Стефаном, значит, терпи.

Стефан и чемодан входят в город через упомянутые ворота, и Стефан на мгновение чувствует себя натурально туристом, впервые приехавшим в Вильнюс, восторженно озирается и с нарочитой, наигранной сдержанностью думает: а ничего тут у них. Он идет по булыжной мостовой своим колдовским шагом так старательно, словно делает это впервые и очень хочет понравиться городу с первого взгляда. Даже не просто понравиться – восхитить.

«Вот это, кстати, открытие, – думает Стефан. – Не уехал бы, не догадался бы так поставить вопрос. Давних друзей надо каждый день очаровывать заново, в полную силу, волнуясь – а вдруг не получится? – словом, как будто впервые встретились. Чем они хуже чужих?

Возле филармонии Стефан сворачивает на улицу Субачюс и идет в направлении улицы Бокшто, но не доходя до нее полквартала, снова сворачивает в огромный проходной двор, в центре которого стоят гаражи и дровяные сараи. Стефан смеется – хренассе новости, мы теперь, значит, гуляем, где вздумается, и мерещимся, где самим припечет! – дергает ручку перекошенной, в прошлом зеленой, а теперь облупившейся двери и входит – с точки зрения независимого (от прельстительных потусторонних видений) наблюдателя, как бы в чужой сарай.

– Дверь закрывай, – говорит ему разлегшийся на пороге кафе вызывающе клетчатый Burberry-сфинкс. – А то кое-кто сегодня уже оставил ее нараспашку, так одна старушка из двора меня заметила и начала креститься, как заведенная. Ничего не имею против крестных знамений, но не уверен, что для человеческого здоровья полезно выполнять этот ритуал пятьдесят раз подряд.

– Ну это, знаешь, как отжимания, – оживляется Стефан, которого хлебом не корми, дай порассуждать на отвлеченные темы. – Если не стараться сразу выдать рекорд, а постепенно увеличивать нагрузку, то и двести раз вполне ничего. А старушки, я думаю, все тренированные. На то человеку и долгая жизнь!

Сфинкс наконец вспоминает, что его видовое название переводится как «душитель», и пытается соответствовать. В смысле, лезет к Стефану обниматься. Это действует как выстрел стартового пистолета: на Стефана наваливается, по его ощущениям, примерно половина населения города. Хотя на самом деле всего несколько че… существ. «Дурной пример заразителен», – умиленно думает Стефан, заживо погребенный под кучей тел разной степени материальности. Впрочем, у него нет претензий, что именно заживо. Это как раз хорошо.

– Что-то вы окончательно охренели, – говорит Стефан, устроившись в кресле. В одной руке он держит бокал, то ли издевательски, то ли, наоборот, заботливо, чтобы легче шла адаптация, наполненный пивом Berliner Weisse, а другой придерживает окончательно разбушевавшийся в процессе трансформации материи чемодан.

– Мы – даааа, – дружно подтверждают присутствующие. Громче всех – тот, что свешивается с потолка, куда только что непонятно зачем забрался. Мест свободных вокруг полно. И посторонних девчонок-сновидиц, шокировать которых одно удовольствие, здесь пока нету. Все свои.

Стефан достает из чемодана чашку кофе от «Beh Rahim» – слава богу, еще горячий, за два дня не остыл – и молча протягивает свисающему. Дескать, оцени.

– Отличная обжарка! – оживляется тот, попробовав. – Даже заурядный бариста ее не особо испортил.

– Заурядный бариста? – угрожающе переспрашивает Стефан. – Не особо испорил, да?

– Ну, так… – мнется Иоганн-Георг, который, похоже, совершенно не собирался разбивать ему сердце, а искренне старался похвалить угощение; как мог, так и похвалил. – Для машины вполне ничего. А зерна реально отличные. Богатая Эфиопия. Обжарка – вообще зашибись! Если бы в раю установили адские сковородки, там бы всех праведников примерно так и обжаривали – до состояния сияющего абсолюта. Ты, случайно, не привез нам пару мешков? Ай, ну ясно, какие мешки, даже полкило не купил, тебе лишь бы дразниться. Вот вроде бы взрослый, серьезный мужик, не богема бессмысленная, а никогда о запасах не думаешь. Беда!