Я им не попутчик, и злятся пуще, Что иду дорогой, не в Рим ведущей, Все поглазеть придут толпой, Кроме слепых, само собой[27].
* * *
– А ну, стой! К-куда? Не мешай человеку!
Чья-то крепкая рука уверенно преградила путь к столику, за которым устроился шансонье в компании подруги-гитары. Трое просто одетых парней ненавязчиво топтались рядом, охраняя его покой.
– Пропустите, пожалуйста. Мне очень надо побеседовать с господином Бонисом, – тщательно выговаривая французские слова, попросил Лейхтвейс, но вышло еще хуже. Надвинулись, обступили с боков.
– Немец? Бош драный?
Выбирать не приходилось. Немцев в этих краях не любят пуще полиции.
– Русский.
Двое переглянулись, отозвался третий.
– Da kakoj iz tebja, nemchury, k chertjam sobach’im russkij?
Николай Таубе, вздохнув, основательно пояснил какой именно – в три этажа и триездолядскую свистопроушину, опупевающую от собственного невъядения. Вопрошавший почесал затылок.
– Внушает! Ребята, он и вправду русский, немцу такого не осилить.
Расступились… Шансонье если и не понял, то что-то наверняка угадал. Ухмыльнувшись в усы, протянул крепкую ладонь.
– Жорж!
* * *
На этот раз он почувствовал вкус, причем в полной мере. Шансонье заказал пастис, анисовый кошмар на спирту. Понаблюдав за мучениями гостя, подмигнул:
– Покрепче водки будет! Правда, tovarishh?
Глаза же смотрели серьезно и строго. Жорж Бонис неплохо разбирался не только в песнях, поэтому ходить вокруг да около Лейхтвейс не стал. Отодвинул в сторону рюмку, задумался на миг.
– Меня зовут Николай, Николя, если по-вашему. Сейчас кое-что расскажу, мсье Бонис. Только не перебивайте, у меня с французским не очень. Вопросы, если будут, потом. Согласны?
Шансонье кивнул.
– Несколько дней назад германское посольство в Париже, и в том числе атташе по культуре, который фактически руководит разведывательной сетью во Франции, извещены о следующем… Жорж Бонис, популярный шансонье, шофер по профессии и анархист по партийной принадлежности, связан с Цехом подмастерьев. Так называет себя нелегальная структура на планете Клеменция, известной также как Аргентина.
– Saperlipopette! – кулак шансонье ударил в раскрытую ладонь.
– Сведения получены от некоего Армана Кампо, гражданина США, арестованного в Берлине при попытке связаться с Германским сопротивлением. На самом деле ему подставили агентов «стапо», Тайной государственной полиции. На допросе Кампо запираться не стал, да и не смог бы. Рассказал очень много, в том числе о вас и о вашей знакомой, Матильде Верлен. Оба вы взяты в разработку. Относительно вас не исключена попытка похищения, Верлен арестована.
– Постойте!..
Бонис, резко выдохнув, закрыл глаза.
– Гаденыш! Знал бы, своими руками придушил.
Повернулся резко:
– Вы, Николя, от них, от «стапо»? Хотя о чем это я? Те бы иначе все устроили, с подходцем.
– Могли бы и в лоб, лично вы, мсье Бонис, им не нужны. Скажем, предложили бы обмен – жизнь мадемуазель Верлен против нужных им сведений. Обманули бы, конечно, слишком условия неравны… Я лично представляю сам себя. Интерес имею.
Чужой взгляд выдержал, хотя и не без труда.
– Вы, мсье Бонис, объясните агентам Цеха подмастерьев, что и как нужно делать. В Рейхе очень боятся ссоры с Клеменцией, и если держаться твердо, с вами пойдут на компромисс. «Стапо» нужно убедить, что ваши друзья – люди серьезные. Скажем, нанести несколько ударов с воздуха, причем используя не ранцы, этим уже не напугаешь, а что-нибудь новое.
– Ум-мгу, – задумчиво протянул Бонис. – Мысль уловил. Отдавим бошам яйца!.. А ваш, Николя, интерес в чем?
Лейхтвейс кивнул на скучающую в уголке гитару.
– Сыграйте-ка, Жорж, «Аргентину». Там, где про красное вино.
Дождался первого аккорда и, как и в прошлый раз, на Императорском Стуле, не спел, прочитал нараспев.
Южный ветер рассвет приносит. Ждем команды – и улетаем. Наше танго – под небесами. Ты ведущий, а я ведомый.
Гитара стихла. Шансонье взглянул с пониманием.
– Скажем так: где-то слышал. И что?
– Писать не рискну. Просто передайте ей несколько фраз. Если можно, точно, слово в слово.
2
– Чумба-лилалей, – негромко напевал князь, стараясь не обращать внимания на то, что творилось за спиной, – чумба-лилалей…
Утреннее солнце заливало гостиничный номер. На столе почта – газеты и два письма. Первое Дикобраз уже прочел, оттого и задумался.
