— Вы допрашивали обвиняемую?
— Да. Получив ордер на арест, мы отправились домой к госпоже Джефферсон и постучали в дверь… громко… но она не подошла.
Я чуть не вскакиваю с места. Говард и Кеннеди одновременно кладут руки мне на плечи, удерживая. Они заявились в три часа ночи, они не стучали, они били в дверь, пока не выломали косяк… Они навели на меня оружие…
Я наклоняюсь к Кеннеди.
— Это ложь. Он лжет суду, — шепчу я.
— Шш… — просит она.
— Что произошло дальше? — спрашивает обвинитель.
— Никто не открыл дверь.
Рука Кеннеди сильнее сжимается на моем плече.
— Мы подумали, что она может сбежать через другую дверь, поэтому я предложил своим ребятам использовать таран, чтобы попасть в дом.
— Вы попали в дом и арестовали госпожу Джефферсон?
— Да, — говорит детектив, — но сначала мы столкнулись с крупным черным субъектом…
— Нет, — выдыхаю я, и Говард пинает меня под столом.
— …как мы позже установили, сыном госпожи Джефферсон. Нас также беспокоила безопасность офицеров, поэтому мы провели поверхностный обыск в спальне и надели на госпожу Джефферсон наручники.
Они расшвыряли мою мебель… Они побили мою посуду… Они сбросили одежду с вешалок… Они заковали моего сына…
— Я рассказал ей о ее правах, — продолжает детектив Макдугалл, — и зачитал обвинение.
— Как она себя повела?
Он кривится.
— Она отказалась сотрудничать.
— Что произошло дальше?
— Мы привезли ее в Ист-Эндское отделение. Сняли отпечатки пальцев, сфотографировали и поместили в камеру. Потом моя коллега, детектив Леонг, и я перевели госпожу Джефферсон в комнату для переговоров, и там я снова напомнил ей, что она имеет право на адвоката, может молчать или, если захочет, перестать отвечать на вопросы в любое время. Мы предупредили ее, что ее ответы могут и будут использованы в суде. А потом я спросил, все ли ей понятно. Она подтвердила по пунктам, что все понимает.
— Подсудимая запросила адвоката?
— Тогда нет. Ей очень хотелось рассказать свою версию событий. Она утверждала, что не трогала ребенка, пока у него не остановилось сердце. Еще она призналась, что они с мистером Бауэром — как же она выразилась? — не нашли общий язык.
— Что было потом?
— Ну, мы хотели дать ей понять, что готовы пойти навстречу. Если это был несчастный случай, сказали мы, так и скажите. Тогда и судья был бы с ней помягче, и мы смогли бы навести порядок, а она могла бы и дальше воспитывать сына. Но она уперлась и сказала, что больше не желает разговаривать. — Он пожимает плечами. — Я думаю, это не был несчастный случай.
— Возражение, — вмешивается Кеннеди.
Судья морщится и пытается повернуться в сторону стенографиста.
— Поддерживаю. Удалите последнее замечание свидетеля из протокола.
Но оно висит между нами, светится, как неоновый значок после того, как вилку вытащили из розетки.
Я чувствую движение на плече и понимаю, что Кеннеди отпустила меня. Она становится перед детективом.
— У вас был ордер?
— Да.
— Вы звонили Рут Джефферсон, предупреждали, что придете? Просили ее добровольно явиться в отделение?
— Мы не поступаем так, когда дело связано с убийством, — говорит Макдугалл.
— На какое время выдан ордер?
— На пять часов или около того.
— И в какое время вы попали в дом Рут?
— Около трех утра.
Кеннеди выразительно смотрит на присяжных: мол, как вам это нравится?
— Была какая-то особая причина для такого прихода?
— Это было сделано преднамеренно. Один из постулатов правоохранительных органов гласит: приходи тогда, когда тебя меньше всего ждут. Это обезоруживает подозреваемого и ускоряет процесс.
— Когда вы постучали в дверь Рут Джефферсон и она тут же не пригласила вас в дом с кофе, тортом и крепкими объятиями, возможно ли, что это произошло потому, что в три часа ночи она крепко спала?
— Я не могу говорить о том, как привыкла спать подсудимая.
— Этот беглый обыск, который вы провели… Разве вы не вываливали на пол содержимое шкафов и полок, не опрокидывали ее мебель, не уничтожали всячески дом госпожи Джефферсон, хотя она была в наручниках и не могла получить доступ к какому-либо оружию?
— Нельзя предугадать, как близко к задержанному может оказаться оружие, мэм.
— Правда ли, что вы повалили ее сына на пол и заломили ему руки за спину, чтобы усмирить?
— Это стандартная процедура для безопасности офицеров. Мы не знали, что это сын госпожи Джефферсон. Мы увидели большого, злого Черного парня, который явно был расстроен.
— В самом деле? — говорит Кеннеди. — Может, он еще и в капюшоне был?
Судья Тандер ударом молотка удаляет эти слова из протокола, и когда Кеннеди садится на свое место, судя по всему, она удивлена своим выпадом не меньше, чем я.
— Простите, — бормочет она. — Не знаю, как это вырвалось.
Судья, однако, взбешен. Он подзывает к себе адвокатов. Снова включается генератор шума, мешающий мне услышать, что он говорит, но по цвету его лица и по еле сдерживаемой ярости, с которой он накидывается на Кеннеди, я понимаю, что он пригласил ее туда не для того, чтобы похвалить.
— Вот почему, — с несколько потерянным видом говорит мне Кеннеди, вернувшись, — не стоит поднимать расовый вопрос в суде.
Судья Тандер решает, что его пострадавшая спина заслужила отдых на сегодня.
Из-за снега домой добираемся долго. В наш квартал мы с Эдисоном сворачиваем озябшие и обессилевшие. Какой-то мужчина раскапывает машину одними руками в перчатках. Двое соседских мальчишек увлеченно перестреливаются снежками, один снаряд попадает в спину Эдисона.
Перед нашим домом стоит автомобиль. Черный седан с водителем, что нечасто увидишь в этих районах, по крайней мере, вне Йельского кампуса. Когда я подхожу, задняя дверца открывается и из машины выходит женщина. На ней лыжная парка и меховые сапоги, головы почти не видно под вязаной шапкой и шарфом. Лишь через пару секунд я понимаю, что это Кристина.
— Что ты здесь делаешь? — искренне удивляюсь я.
За все годы, что я живу в Ист-Энде, Кристина ни разу не приезжала ко мне. За все эти годы я ни разу не приглашала ее.
Не то чтобы я стеснялась своего дома. Я люблю место, в котором живу, и то, как я живу. Просто я думала, что не выдержу, если она начнет восторгаться и говорить, как тут миленько да как уютненько, как тут по-моему.
— Я была в суде последние два дня, — признается она, чем повергает меня в еще большее изумление. Я ведь внимательно осматривала зал, но не видела ее, а Кристину очень трудно не заметить.
