Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
Шла она медленно, однако гора приближалась довольно быстро. Вскоре Младина уже могла разобрать, что сияние испускает большой дом на вершине, выстроенный из чистого золота. Тропа поднималась к его двери. Казалось бы, чем ближе подходишь, тем сильнее должен жечь глаза ослепительный свет, но тот, против того, слабел, позволяя рассмотреть все в подробностях. Дом был чудо как хорош: крепкий, удивительно просторный, коньки на крыше были вырезаны с таким искусством, что выглядели лучше живых.
Подойдя к двери, Младина переложила корчажку на веревочке в левую руку и постучала. Голос изнутри пригласил ее войти, и она толкнула дверь.
Внутри дома везде блестело дерево – цвета светлого меда на солнце. Покрывала на лавках, столе и укладках были из шелка разных оттенков красного, с многокрасочными узорами, вся утварь сияла начищенным серебром, медью, бронзой.
А у оконца сидела за прялкой девушка невыразимой красоты. Но Младина не удивилась – она хорошо знала это лицо, хотя и никогда не видела его наяву. Однако не приходилось ждать, что хозяйка узнает ее: уж слишком она переменилась за те тридцать-сорок лет, которые прибавил ей темный лес.
– Здравствуй, бабушка! – с удивлением воскликнула хозяйка при виде гостьи, однако встала, оставив белейшую, будто с летних облаков собранную кудель. – Видно, долго ты шла, притомилась. Садись, отдохни!
Младина поблагодарила, села на лавку, озираясь и невольно вспоминая тлен и запустение «домиков мертвых», через которые прошла, чтобы достичь этого солнечного великолепия. Как чудно было слышать обращение «бабушка»; несмотря на телесную немощь, она по-прежнему чувствовала себя юной девушкой, спрятанной под личиной старухи.
Лада тем временем принесла ей пирожков из белой пшеничной муки, молока в серебряной чаше, и Младина снова вспомнила тяжелые черные посудины, на которых узор выдавлен веревочкой по сырой глине или просто прочерчен ногтем.
– Все у тебя хорошо, а кое-чего не хватает, – сказала она, взяв в руку чашу. – К этой бы чаше еще блюдо такое же, серебряное да узорчатое. Вот посмотри, какое у меня есть!
И достала из короба подарок первой старухи.
– Ах! – Лада в восторге уставилась на блюдо: даже здесь оно не потеряло своей прелести и сияло, словно полная луна. – Точно такое я у моего батюшки просила! Ничего бы я за такую красоту не пожалела!
– Хочешь, поменяемся? Слышала я, что есть у тебя жених, сокол ясный, красоты несказанной. Позволь мне повидать его, а я тебе за это блюдо отдам.
– Зачем тебе моего жениха видеть? – Лада засмеялась. – Он молодец, а ты старуха, он тебе во внуки годится!
– А ты не знаешь, что еще у меня есть. – Младина вынула из короба золотое веретено. – Ты кудель облачную прядешь, а веретенце-то самое простое, такое у всякой девки есть. Посмотри – шерсть небесных барашков только таким прясть, что из солнечного луча выковано. Само вертится, да еще песенки поет.
– О! – выдохнула Лада и даже руками всплеснула. – Именно такое мне мой батюшка обещал, да все ему недосуг!
– Будет у тебя такое веретенце, если позволишь мне твоего жениха повидать.
Лада призадумалась, даже закусила палец, глядя в сторону, на лице ее отразилась борьба.
– Я бы… Может быть… Да нельзя с ним видеться никому. Спит он, и сон его тревожить еще не срок.
– Я не потревожу. Зато есть у меня еще одно диво, и такого уж точно нигде на всем свете нет. – Младина вынула из платка золотую иглу, и та вспыхнула пламенной искрой. – Вот игла, сама шьет, сама вышивает, а ты ей только прикажи, все сделает.
– Точно такую мне батюшка обещал сковать! – Лада прямо застонала, и Младина подавила усмешку. – Уж как я просила, просила…
– А тут и просить не надо: позволь мне к твоему жениху пройти, и все три дива твои будут. – Младина провела рукой над выложенными в ряд на столе сокровищами, и они засияли еще ярче, будто призывали взять их.
– Ну, хорошо… – с колебанием все же произнесла наконец Лада. – Только ненадолго. Пойдем.
Она отворила дверь в глубине. Младина прошла и увидела такой же сияющий покой, но с лежанкой. На ней кто-то был. Медленными шагами она приблизилась; казалось, гостья боится потревожить спящего, но на самом деле она боялась разочарования. Много раз уже она обманывалась, тянулась к счастью, но вместо ясна сокола находила серых куликов.
Но теперь ошибки быть не могло. Именно это лицо грезилось ей долгие-долгие дни… месяцы… годы. Неужели она опоздала? Неужели слишком постарела, растратила силу на очищение мира от всего отжившего, а теперь бессилие клонит ее вниз, ровно колос к земле, и она напрасно протягивает к Перуну слабеющие руки? Ему пришла пора проснуться, а ей? Уйти? Именно сейчас, когда он наконец откроет светлые очи и озарит небосклон первой вспышкой небесного пламени, ей пора удалиться во тьму? Не на нее падет его первый взор, еще сонный, но уже полный жизни и предвкушения всех ее радостей. И радости весны разделит с ним та, с гладкой кожей, будто лепесток, с золотой косой и небесными очами?
Младина посмотрела на красный шнур на венчике корчажки. Небесный воин спит завороженным сном и не проснется вовсе, если она ему не поможет. Для этого она и шла сюда так долго… извилистой тропой простой человеческой жизни.
Она опустила руку в корчажку, набрала в горсть сильной воды и бросила в лицо Перуну.
– Ты проснись, пробудись, мой соколик, любезный друг! Шла я к тебе через три леса темных, через три ямы глубоких, между двух камней, двух ручьев. Ветры буйные исхлестали лицо мое белое, снега холодные замели косу русую. Ты открой твои очи ясные, взгляни на меня, твою суженую. А как взглянешь на меня, так утихнут ветра буйные, растают снега холодные, и пойдем мы с тобой на вольный свет, всему миру на радость!
И едва первые капли упали на лицо с золотой бородой, как дрогнули опущенные веки, шевельнулись пламенно-золотые брови. Младина брызгала еще и еще, и где-то вдали раскатился гром, с каждым разом все ближе. В третий раз послышался такой треск, словно молния ударила прямо в крышу Ладиного дома.
Перун открыл глаза.
Младина вскрикнула от радости, не успев даже подумать, что ей, с ее нынешним старческим безобразием, стоило бы прятаться от сияющего взора молодого Перуна. Но едва она успела коснуться его взгляда своим, как из его очей хлынул такой сноп света, что померкло сияние этого дома, и она закрыла лицо руками, не в силах этого выносить.
– Лада моя… – услышала она, а потом горячие руки взяли ее ладони, отвели от лица.
Мягкие волосы задели ее лоб, губ коснулся поцелуй.
Жидкий солнечный свет хлынул по ее жилам; кожа вспыхнула, будто лед реки под напором пробудившихся струй. Казалось, ее омывают потоки пламени, смывая прочь все темное, старое, отжившее. Как она изгоняла с лица земли все, чему вышел срок, освобождая место для нового, так поцелуй Перуна сжег все ветхое в ней самой, сотворяя из старой Марены юную Ладу. Она ощущала, как все прежнее отваливается с ее тела, с ее существа, растворяется в этом огне и белым пеплом уносится в бездну, оставляя лишь чистоту и юность – кожу нежную, как свежий лепесток, белую, как облака, кровь горячую, как солнце. Ибо ничего старого и ветхого нет там, где пробужден Перун.
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 113
